лентами вверх по косогору взбегали фруктовые деревья с густой молодой кроной, темно-зеленые кусты вишни, чуть светлее — крыжовника и смородины. К аромату разнотравья примешивались струи созревающих фруктов, будто горячий воздух был настоен на яблоках, сливах и терпкой черемухе. Так бы и дышал этими бодрящими духами природы, животворными для человеческого здоровья. От всей этой благодати было радостно и светло на душе. Казалось, яркими красками и сильными запахами августовского дня полна вся земля.

Вскоре вернулась Нюрка. Запыхавшаяся от бега, с мелкими капельками пота, выступившими на лбу, она сообщила, что Петра Лукьяновича нет дома, на двери замок и, наверное, он куда-нибудь уехал.

— Жалко, что не застали, — сказал Баглай. — Я-то новый человек, а он четыре года тут бился, пока не достиг своего. Теперь и председатель колхоза, как вспомнит про это, говорит: «Недооценивали значение сада». А оно всегда так бывает в новом деле. На все рукой машут, мол, пустяки, а как поставит человек дело — «недооценивали». Всякое начало трудно.

Секретарь райкома, чуточку разомлевший от зноя дня и уставший от езды в машине по лесным и полевым дорогам, был доволен перепутьем. Он отдыхал в саду всей душой и телом. Слушая спокойный голос Баглая, говорившего сущую правду, так частенько и бывает, он мысленно соглашался с ним. Секретарь райкома угадывал в садоводе хорошую «хозяйскую струнку», и ему было приятно слушать Баглая, неторопливо изливавшего все, о чем он думал, что волновало его. Он спросил садовода, помогают ли теперь, доволен ли он.

— Еще бы! Председатель говорит, не знал, что сад будет дойной коровой. Сейчас, что ни скажи — сделает. Расширяться думаем, вон вплоть до гречки. Только заикнулись — «пожалуйста, — говорит, — можно».

Баглай повел нас осматривать сад. Здесь все было нежно, молодо. Все буйно росло наперекор суровой сибирской природе. Яблони, не больше человеческого роста, склоняли свои ветки под тяжестью первых плодов. Яблоки, зрея, заглушали своим пряным запахом все другие запахи — настолько плотно был насыщен ими воздух.

— Вот это яблоня Ренет — четырехлетка, а уже плодоносит. Куст готовлю для выставки. А рядом Тунгус. Пятый годок пошел, а уж двадцать яблочек дал… Говорят, красноярец. Вначале не уживался, не нравилось ему здесь. Теперь ничего. Смотрите, как раскинулся. Своей жилплощади мало, на соседнюю лезет. А это Аркад Бирюкова — гость из Шадринска. Пришелся ко двору, быстро набрал силу. На будущий год зацветет.

Мы шли между рядами яблонь. Баглай, все оживляясь, рассказывал нам биографию каждого дерева. С виду почти похожие одна на другую яблони он определял по сортам. Тут были сорта: Пурпуровое, Ильичевка, Восковое, Сладкоспелое, присланные с Урала Ермак, Таежное, Китайка. Каждый из сортов Баглай характеризовал со знанием, будто сам выводил и выращивал их.

— Очень хвалят Уральское наливное. Говорят, что чудо-сорт. Обязательно выпишем.

Секретарь райкома с восхищением слушал Баглая и радовался душевно тому, что есть всюду простые люди, знающие назубок свое дело, и ими все в жизни благоустраивается, от них весь свет человеку на земле.

— Где учились? — поинтересовался он.

— Школу в саду с малых лет прошел. У нас, на Черниговщине-то, с пеленок вкус яблоку знают.

Баглай остановился у яблони, небрежно разбросавшей свои упругие ветки по сторонам.

— Сибирская звезда! — Он взял ветку с плодами и стал любовно поглаживать желтоватые яблоки. — Кисленькие на вкус, да кому что нравится. Название хорошее придумано — Сибирская звезда, — с ударением произнес он слова, вкладывая в них какой-то глубокий смысл.

Он стоял возле своей яблоньки, гордый и простой, весь пронизанный радостью своего труда, как воздух ароматами сада. Лицо его доброе, без глубоких морщин, располагающее, было доверчиво и открыто. Про таких говорят, что они все на виду, у них — сердце на ладони.

— Я вот, когда переселился, думал: не ходить мне в Сибири за садом. Какой там сад! Говорили, от морозов здешних вода в колодце замерзает. Страшновато казалось. А ошибся. Вместе с Сибирской звездой к климату привыкаем. Перезимовали. Ухаживаю теперь за нею. Воспитаю, будет плоды хорошие давать. А деревцо-то за характер его полюбил. Бывает так, товарищ секретарь. Недавно письмо на родину, старую-то, — улыбнувшись, добавил он, — отправил. С первых строк о Сибирской звезде написал.

Чем дольше слушал секретарь райкома Баглая, тем больше проникался уважением к нему, располагавшему к большому доверию. «Как нужны вот такие люди», — подумал он и проникновенно сказал:

— Агитируй, агитируй земляков, пусть едут на наши земли. Рабочие руки нам, сам знаешь, как нужны.

— Какая там агитация! Просто от души все это. Давно ли в Сибири сам, а уже свыкся. Словно всегда сибиряком был. Про Черниговщину-то одно воспоминание осталось. Привязала меня к себе вот эта самая яблонька. Трудиться стоит над ней, крупноплодным сорт сделать. Уж если Сибирская звезда нашла себе родину, то мне, садоводу, — Баглай запнулся опять, — сам бог велел, — и добродушно засмеялся. — Вот ведь, какое слово, так с языка и рвется. Привычка-а.

Потом он вскинул перед собой загоревшую руку. — Все эти богатства даны человеку, умей только взять их от природы. В этом се-емечко! А сад будет хороший, — твердо произнес он. Глаза его при этом блеснули задорно и молодо.

— Яблоньки еще маленькие. Дождусь, вырастут. В тени их столик поставлю и чаек пить буду. Одно удовлетвореньице, товарищ секретарь. Под Сибирской звездой столик, самоварчик, чаек с яблоками и медком!

Баглай сказал об этом с такой страстью, словно все, о чем мечтал вслух, уже было наяву, и мы сидели за стоком за чашкой чая. Потом садовод провел нас на бугор. Там росли кусты канадской вишни. Он срезал ножом одну веточку и поднял ее над головой.

— Сочны, что твой виноград! — проговорил он. — Урожай хороший. Вишню-то у нас для курорта берут. Больные, значит, лечатся.

Баглай показал грушу Лукашовку и мичуринские сорта, провел мимо гряд, засаженных крыжовником и малиной, обратил наше внимание на питомник с дичками яблонь и долго еще говорил о том, что сибирская земля может рожать все, только к ней надо попривыкнуть, обуздать ее.

Когда мы покидали колхозный сад, Баглай, как бы невзначай, сказал:

— Как только созреют яблоки, пошлю посылку на Черниговщину. Пусть попробуют вкус Сибирской звезды.

…Давненько я встречался с Баглаем. С той поры много воды утекло, но образ колхозного садовода, ухаживающего за своими яблоньками, как за детьми, и теперь стоит перед моими глазами. Я вспомнил о нем, когда побывал в садах опытной станции и навестил Аркадия Павловича Бирюкову.

Челябинского ученого, шадринского садовода-мичуринца, агрономов Смолинского плодопитомнического совхоза и колхозника Баглая объединяла одна страсть и привязанность к любимому делу. Они как бы дополняли друг друга неистовством