далось ей это – лезть не в свои дела… «Мне бы со своими проблемами разобраться», – сердце съежилось от тоски и понимания, что случилось что-то не предусмотренное мамой: грифона-то она не нашла. И кошка Могиня куда-то исчезла.

Она шмыгнула носом. Колючий комок страха и обиды подкрался к горлу, перехватил изнутри. Глотать стало нестерпимо больно. И страшно.

Катя подняла голову к потолку, уставилась в гладко струганные доски. А слезы никак не желали закатываться назад.

Ярослава подсела рядом, дотронулась до плеча.

– Эй, ты чего? Обиделась, никак? – теплая ладошка вытерла Катины слезы. – Так я не со зла…

Катя с силой шмыгнула носом.

– А я не из-за этого! Ты все правильно сказала – не мое это дело. Мое дело – разобраться, где я оказалась.

Ярушка всплеснула руками, примирительно улыбнулась:

– А чего ж тут разбираться! То я тебе и так скажу и пряника с тебя не возьму. Ты в светелке моей. А светелка моя в доме у бабушки моей, в Тавда-граде. Катя нахмурилась. Ее познания в географии не помогали ей сообразить, где этот Тавда-град находится.

– А где это?

Ярушка удивленно уставилась на нее. В синих глазах мелькнуло недоверие:

– Шутишь? На Руси, три дня пути до Тюмениграда.

– А день какой сегодня?

– 18 июня 7105 года от сотворения мира[2], - пояснила Ярослава и, увидев, как округлились глаза собеседницы, изумленно спросила: – Ты чего?

– К-как 18 июня? – Катя икнула от неожиданности. – Какого года, повтори?

– 18 июня 7105 года от сотворения мира, – медленно, четко выделяя слова, повторила та. Заглянула в Катины изумленные глаза: – Да в чем дело-то?! Ты сама-то откуда? Как в сундук забралась? Как в горнице моей оказалась?!

Колючий комок вновь подкатился к горлу, да так стремительно, что Катя не сумела его остановить, смягчить его давление. Горло жгло, как каленым железом. Она открывала по-рыбьи рот, не в силах вздохнуть. Слезы брызнули из глаз, заставив Ярославу растерянно отскочить в сторону.

– Эй, ты чего?! Не реви!!! Мы беду исправим! Ты хоть что-то скажи, чего молчишь, как немая!

– Я ушла из дома примерно час назад, думая, что сейчас 18 декабря 2016 года, или 7524 года, если по-вашему. У меня пропала мама, прям растаяла на глазах… Сказала, что все продумано, опасности нет. Дала карту, – Катя кивнула на шкатулку, – но я ее не смогла прочитать. А потом на меня напали три придурка, которые ворвались к нам в квартиру и хотели найти какой-то посох. А когда не нашли, то решили меня убить. А я прыгнула в шкатулку.

А там зверюга, я бежать. Там эта дверь, я в нее, а тут ты-ы-ы! – и Катя снова заревела в голос. Ярушке только и оставалось, что гладить ее по плечу в утешение да сочувственно вздыхать:

– Ничего-ничего. Что-нибудь да придумаем…

Глава 5

Ирмина

В это время Шкода маялся в апартаментах, снятых бабкой в центре Красноярска.

Внутрь она его не пустила, оставив ждать в тесной клетушке с многочисленными коврами на стенах и полу, пушистыми пледами в восточном стиле на диванах и низких креслах.

Парня слегка подташнивало от приторно-сладкого аромата благовоний. Так и хотелось встать и открыть окно.

«Хоть бы иногда проветривала, старая карга», – про себя ругался Шкода. Сейчас он был одет в стильные джинсы светло-серого цвета, модную футболку с ярким принтом, на руках – грубые браслеты из толстой кожи с металлическими бляшками в виде черепов, перекрещенных костей, крестов и свастики. Вид у него был скучающий. Он откровенно зевал. Карга дала ему какой-то противный отвар, который она называла «чаем по рецепту дорогой бабушки», но по вкусу он походил на дешевый аптечный сбор от кашля.

Впрочем, из-за духоты, царившей в «покоях», Шкода дико захотел пить, и это пойло его даже устраивало. А сама бабка куда-то упылила. Шкода ждал уже примерно полчаса. Жаль, часы не захватил. У телефона батарея сдохла, даже игрушкой себя не занять. И не уйти.

Поэтому он жутко скучал и злился. Все пошло не так, как планировалось.

* * *

Месяц назад в дверь его давно не ремонтированной хрущевки на окраине подмосковного Пушкина позвонили.

Он только вернулся из «командировки» в Сибирь, на входе стояли его изрядно испачканные грязью ботинки, на вешалке висела пропахшая лесом куртка, а у порога, покрытый жирными темными пятнами протекших консервов, ждал чистки рюкзак.

Жутко матерясь по привычке, путаясь ногами в складках съехавшего гармошкой коврика, он открыл дверь. На пороге стояла старуха. Сгорбленная, с синеватыми лохмами когда-то вьющихся волос, в отглаженном брючном костюме стоимостью в три, а то и в четыре Шкодины зарплаты продавца-консультанта в магазине оргтехники, опиралась она на черную трость. Бесцветные глаза-бусинки смотрели колко и уверенно.

Брезгливо сморщившись, старуха (а при всей дороговизне и крутости ее наряда у Шкоды язык не поворачивался назвать ее дамой) отодвинула его в сторону и шагнула внутрь.

– Эй, бабуся, ты чё? – Шкода ошалело моргнул.

– Дверь закрой! – скомандовала старуха и, подвинув кончиком трости сгорбленный половик, прошла дальше по коридору его квартиры.

Шкода бросил ей вслед озадаченный взгляд. Но бабка уже скрылась за поворотом в зал – убогое холостяцкое пристанище с телевизором и батареей не вынесенных на помойку пивных бутылок.

Захлопнув входную дверь, ему пришлось броситься за ней:

– Вы что, с ума…

– Сядь, – оборвала его старуха. Она уже расположилась, сложив крючковатые пальцы на набалдашнике трости, в кресле, бесцеремонно сбросив Шкодины газеты и брюки – те упали у ее ног неаккуратной кучей. Костлявым пальцем она указала ему на табурет напротив.

Ноги сами отнесли его на место. Бабка все это время, не мигая, исподлобья следила за ним, холодно наблюдая, как он медленно опускается на выделенное ему сиденье. Он во все глаза разглядывал старуху. И чем пристальнее он пытался ее разглядеть, тем больше ускользали от него ее черты. Вроде вот только что нос прямой был, а глянешь – нет, с горбинкой. Вроде лицо круглое да морщинистое, а присмотришься – и морщинки не так проложены, и овал лица не тот.

Он моргнул, пытаясь отогнать наваждение.

«Чё это? Так ведь не бывает, да?» – пульсировало в висках, но рот не открывался. Звуки, словно запутавшись, застряли в горле, а тело, подобно тряпичной кукле, послушно делало то, что ему велела старуха.

Бабка откашлялась, отвела тяжелый взгляд. У Шкоды отлегло от сердца. Дышать стало легче и ровнее. Но ровно до того момента, пока гостья