— У тебя нет склянки со снотворными каплями, папа, — сказала Рахиль.

— Тогда мы оставим кое-что другое, моя милая. Но на этот раз не будем беспокоить домочадцев, а пройдем через лавку. — И Исаак быстрым шагом направился к воротам квартала.

Когда Исаак появился в пекарне, Моссе вынимал из печи готовые буханки.

— Снова вы, господин Исаак? Вас позвала моя жена?

— Вообще-то нет. Это все моя проклятая забывчивость вынуждает меня снова побеспокоить вас. Рахиль, отнеси эту настойку госпоже Эсфирь. Или служанке. Прошу прощения, что опять беспокою вас в такой день. Если вы позволите мне подождать немного, пока не вернется моя дочь, мы совсем скоро оставим вас в покое.

— Моя жена и сын считают меня бессердечным, потому что я продолжаю трудиться.

— Не сомневаюсь, что ты находишь утешение в работе, Моссе.

— Верно, — ответил пекарь. — А рыдания женщин наверху действуют мне на нервы. Все равно Аарона уже не вернуть.

— Это помогает им утолить печаль, подобно тому, как труд помогает отвлечься тебе, — мягко произнес Исаак. — В жизни Аарона две недели тому назад произошло что-нибудь значительное?

— Две недели назад? Когда это было? — Пекарь задумался. — Незадолго до Ём Киппура. Верно, кое-что произошло. Мы испекли шесть дюжин буханок особого хлеба для совета. Мы трудились всю ночь и большую часть следующего дня, потому что надо было продавать хлеб и другим покупателям.

— Я имел в виду что-то особенное в жизни Аарона. Возможно, он нашел новых знакомых или друзей?

— У Аарона никогда не было много друзей. Ему хватало общества семьи. И брата.

— Он был одинок?

— Можно и так сказать. Но его одиночество — не наша вина, — ответил Моссе. — Мы делали для него все, что могли, пытались устроить его брак с богатыми, красивыми девушками, но он этого не желал. И какое это имеет отношение к его смерти? Нужно только найти колдуна, который наложил на него проклятие, и обвинить его в гибели Аарона. Потому что пока этого не случится, ему не успокоиться в его могиле. Он будет продолжать бродить ночами, как делал эти последние две недели. А я не хочу с этим жить. — И вместе с сильным ароматом испеченного хлеба Исаак уловил запах страха и отвращения.

— Я расспрошу всех, кого только можно, Моссе. Большего я обещать не в силах. Кажется, возвращается Рахиль.

— И с ней мой сын. Знаете, он хороший юноша. Его ждет богатое наследство. — Моссе громко окликнул мальчика, который завалился спать в углу, и велел ему бросить топлива в печь и начать работать с мехами, после чего его внимание вновь было обращено к хлебу.

Даниил проводил их до дверей лавки.

— Скажи мне, Даниил, — попросил Исаак, — что за друзья были у Аарона?

Воцарилось тяжелое молчание.

— Об этом нужно спрашивать не меня, — наконец ответил Даниил. — За прошедшие две недели мы виделись всего несколько раз, но я живу с дядей Эфраимом и тетушкой Долсой. Я много работаю и больше знаком с их посетителями, нежели с друзьями моего несчастного брата. Мама, наверное, знает. Или служанка. Но не папа, — с горечью добавил Даниил, — если только друг Аарона по пути не зашел купить хлеба. А теперь я должен возвращаться к родителям, — прервал он разговор. — Доброго вам дня, господин Исаак.

Исаак подождал, пока шаги юноши стихли в глубине лавки, и медленно побрел по мощеной улице.

— Ты разговаривала со служанкой, Рахиль?

— Да, папа. Она рассказала мне, что с тех пор как поступила служить в этот дом, Аарон отлучался почти каждую ночь и часто возвращался домой пьяным. Несколько раз ей приходилось укладывать его в постель и убирать в комнате, когда его тошнило от выпитого, а порой он давал ей несколько монет в знак благодарности. Но она понятия не имеет, с кем он пил. И куда ходил. Знает только, что Аарон выходил через лавку, а не через дом и порой забывал запереть дверь на ключ и на засов после возвращения. Каждое утро, до того как хозяин вставал, она шла в пекарню, чтобы убедиться, что дверь будет заперта, когда он спуститься.

— Кажется, служанка — единственная, кто хоть что-то знает об Аароне, — заметил Исаак.

— Определенно ей известно больше, чем его семье, — согласилась дочь.

За медленно двигавшейся телегой, запряженной быками, в которой тело Аарона везли по крутому склону к кладбищу, шли двадцать или тридцать скорбящих. Даниил легко шагал вверх рядом с телегой на своих сильных ногах. Годы спустя, впервые заговорив об этом дне, когда он лежал в объятиях своей жены, Даниил понял, что это жуткое ощущение нереальности происходящего, этот ужас по-прежнему преследуют его. Вокруг царила тишина, если не считать поскрипывания телеги и взмахов бычьего хвоста. Солнце ярко светило в безоблачном небе, и все хранили молчание, будто жара лишила людей дара речи. Под ногами ломалась ароматная трава и дикие цветы, в теплом воздухе витал аромат растений, привлекая мух и комаров, которые бесшумно поднимались с потрескавшейся земли, чтобы мучить животных и людей. Когда процессия добралась до кладбища, кажется, лишь у быка еще осталась собственная воля. Он тяжелой поступью прошел в тень, отбрасываемую деревом, и остановился. Безмолвие поглотило молитвы, которые шептали пересохшие рты, и вместо них слышалось лишь бессмысленное бормотание, подобное жужжанию пчел. Когда наконец могилу Аарона засыпали землей, каждый из присутствующих вежливо, деликатно подошел к фонтану, чтобы омыть руки, извиняясь, уступая дорогу, переговариваясь, выражая соболезнования. Чары рассеялись. Люди с благодарностью повернули в сторону города, спеша укрыться в прохладных, тенистых комнатах, насладиться напитками, едой и обществом.

И только Даниил остался у могилы, мысленно пытаясь хоть что-нибудь сказать своему усопшему брату. Но в голове была пустота, поэтому он развернулся и тоже пошел в сторону города.

Три дня спустя Исаак получил срочный вызов от Беренгера де Круилеса, епископа Жироны, чьим личным врачом он был. Обычно эта обязанность была менее затруднительной по сравнению с остальными. Беренгер был крепким, энергичным, здоровым человеком средних лет, который просто отмахивался от болезней, как другие люди отмахиваются от мух.

Но только не сегодня.

— Исаак, друг мой, — произнес епископ, как только врач появился в его кабинете, — меня поразила болезнь, и я в дурном настроении. У меня появилась подагра, может быть, от жары или слишком изнурительного труда. Большой палец на ноге покраснел как шляпа кардинала и стал почти таким же огромным. — Беренгер де Круилес сел за стол, положив ногу на табурет, и все его существо излучало раздражение.

— Сомневаюсь, что причиной тому жара, Ваше Преосвященство, — заметил Исаак. — Скорее всего, это сладкое вино и жирное мясо. Признайтесь, господин епископ, что в последнее время вы в изобилии употребляли жирные и пряные блюда.

— Садись, мой друг, садись. Твой стул всегда в одном и том же месте. Я же не могу уследить за поварами, — жалобно добавил епископ. — Они полагают, что с сентября я должен начинать готовиться к тяготам зимы. В результате их нежной заботы я еле ковыляю по комнате. Нет, мой друг, не говори так. Сейчас я слишком вспыльчив, чтобы выслушивать, как кто-то, пусть даже ты, говорит, что никто не вынуждает меня класть на тарелку жирные куски, лишь потому что их ставят передо мной.