Элизабет кивнула и согласилась, чтобы Жанель вслед за этим помогла ей надеть платье и зашнуровать его под грудью. В глубокий вырез и из-под рукавов была видна рубашка. В конце Жанель надела ей чепчик на мокрые волосы. Тем временем Мара и Анна принесли котел и поставили его на стол, а Эстер достала миски и кружки с полки. Девушки сели за больший из двух столов, позавтракали горячей овсянкой и выпили разбавленное водой кислое вино.

Они смеялись и шутили, так что Элизабет забыла о стеснении, которое она испытывала в незнакомой обстановке. Возможно, она действительно была на своем месте? Возможно, она давно потеряла свою семью и теперь это был ее дом? Ее взгляд скользнул по лицам. Все были очень дружелюбные, даже Марта. Почти как любящая семья. Не имело значения, что все называли ее просто Лизой, хотя Элизабет было привычнее.

— Что случилось? Почему ты так смотришь? — поинтересовалась Анна.

— Здесь так спокойно, что мне кажется, будто я вернулась домой. Я благодарна вам.

Девушки переглянулись, бормоча что-то невнятное. Только Жанель смотрела ей в глаза, и в ее взгляде была непонятная грусть. Разумеется, жизнь приготовила для них испытание, которое они все преодолели, так как жили здесь все вместе в тепле и сытости. Что Эстер говорила сегодня ночью? Что дом называли, как и ее, Элизабет, и он был предназначен для десяти женщин, чтобы они получали здесь еду и одежду. И жили здесь как семья!

Девушки почти все доели из котла, когда открылась дверь и зашел мужчина в изношенной рясе.

— Доброе утро и да благословит вас Господь, отец Тибаульд, — поприветствовали его девушки. Анна засмеялась. Патеру было около пятидесяти, его волосы поредели, и морщины испещряли худое лицо. Он опустился на лавку возле Жанель и благодарно взял поставленный Грет кубок. Она наполнила его не из кувшина, из которого пили девушки, а принесла другой с камина. Патер выпил и, отрыгнув, облегченно вздохнул. Положив Жанель руку на талию, он придвинулся к ней. Его взгляд скользнул по всем девушкам и остановился на Элизабет.

— Ах, погляди-ка, новое лицо, — обрадовался он и поклонился. — Я викарий Тибаульд из монастыря Хауг. А как тебя зовут, прелестное дитя?

Девушка смотрела на него, широко открыв рот.

— Ее зовут Лиза… э-э-э… Элизабет, — подсказала Грет.

— Мог бы я, я имею в виду, если бы я… — Священнослужитель облизал губы, не отводя от Элизабет глаз. Охваченная чувством стыда от его бесцеремонного разглядывания, она отодвинулась. Остальные девушки обменялись взглядами с неприязнью, сменившейся облегчением, когда дверь открылась во второй раз и зашла мамочка.

— Ах, викарий Тибаульд! — поприветствовала она патера, даже не пытаясь скрыть свое недовольство. — Что вам опять здесь угодно?

— Немного отдохнуть и расслабиться, дорогая мадам. Я сегодня отчитал три панихиды!

— Это ваша работа, — жестко ответила Эльза.

— Да, конечно, но это очень непросто — посвятить свою жизнь Богу. Нужно позволять себе и плотские радости, иначе можно потерять силу для служения Богу. — Его похотливый взгляд опять вернулся к Элизабет. — Мадам, можно осчастливить нового белокурого ангела, всего на часок?

— Сегодня воскресенье! — отрезала Эльза.

Викарий отвернулся.

— Я знаю, Господь запрещает или, по крайней мере, епископ, — поправился он. — Откуда мы можем знать, о чем думает Господь на небе?

Хозяйка борделя подбоченилась:

— Для меня важнее, что думает епископ или староста, потому что он точно доставит мне неприятности, если я вопреки запрету пущу вас в свой дом в святой день! Как вы думаете, что произойдет, если вас здесь застанет за кувырканием палач?

Викарий умоляюще посмотрел на нее.

— Прошу вас, мадам. Я готов заплатить больше, чем обычно. — Он порылся в своем кошеле и протянул ей две соблазнительно блестящие монеты. Казалось, блеск металла отразился в глазах мамочки. Самой большой слабостью Эльзы были деньги и украшения. Она протянула руку и выхватила монеты из рук викария.

— Хорошо, только поторопитесь. Вы пойдете в мой дом напротив.

— Можно мне белокурое дитя?..

— Нет! Мара, пойдешь ты!

Изящная девушка сняла чепчик, распустив каштановые волосы, и пошла, виляя бедрами, к викарию. Подхватив его под руку, она потащила патера с лавки.

— Пойдемте со мной, викарий. Вы не будете сожалеть о своем прегрешении! А позже сможете исповедаться.

Викарий бросил на Элизабет еще один полный сожаления взгляд и последовал за Марой. Элизабет смотрела им вслед, открыв рот. Что здесь происходит? Это не дом общества богобоязненных женщин? Как она ни силилась, ей в голову не приходило никакого оправдания того, что она здесь услышала и увидела. Куда она попала? Элизабет посмотрела на Эльзу, но та вместо объяснений отвернулась.

Мамочка велела девушкам убрать со стола и помыть посуду. Элизабет молча, потупив взгляд, помогала. Она не могла решиться спросить у других девушек. Прежде чем она под строгим контролем мадам вымела грязное сено и вынесла его в выгребную яму, вернулась Мара и помогла разложить новое. Викария нигде не было видно. Наверное, он вернулся в монастырь Хауг.

Несколько раз Элизабет пыталась спросить Мару, что произошло между ней и священнослужителем, но очень боялась услышать ответ. Как ей смотреть в глаза, спрашивая о таких вещах? Поэтому она украдкой наблюдала за Марой. Та казалась еще более легкомысленной, чем прежде, смеялась и спорила. Как это возможно? Стеснение в груди Элизабет прошло. Должно быть другое объяснение, почему у Мары на лице нет признаков стыда! Только Элизабет в голову ни одно не приходило. Но скоро ей об этом расскажут другие.

Остаток дня девушки провели в тени груш, праздно валяясь в траве. Это был замечательный весенний день. Они болтали или дремали, пока мамочка не позвала двух из них готовить ужин. С наступлением темноты они вместе съели густой суп из капусты, свеклы и лука с копченой колбасой. Затем Эльза отправила девушек спать и забрала лампу. Это была вторая ночь Элизабет в доме мадам. Когда она уснула, ей было тепло и уютно, как будто здесь ей было и место. Она не догадывалась, как скоро это чувство исчезнет.

Понедельник прошел в работе по хозяйству и болтовне. Девушки снимали грязные простыни с кроватей и застилали продавленные соломенные матрацы свежими. Затем они носили воду из колодца и, добавив туда щелочь, стирали простыни и одеяла в больших кадках перед домом. Грет, сняв обувь, топтала замоченные одеяла в овальном корыте. Анна и Мара ополаскивали их, а Жанель и Элизабет выкручивали. Марта напевала что-то под нос, развешивая простыни на заборе.

Хотя солнечные деньки минули, все же, несмотря на тучи, которые ветер весь день гонял над Майном, было достаточно тепло, чтобы работать на лужайке, а не в темноте душного дома. Анна завела песню, и все девушки, кроме Марты, назвавшей ее тупой, подхватили ее.