узнала его – вздрогнула, когда открыла дверь. Немало усилий потребовалось, чтобы «не узнать», – но справилась. Он метался, как волк по клетке, поглядывал на окна, заново прокручивал в голове произошедшие события. В доме кто-то был, кроме Кати! Быстрое движение глаз, страх, который она усердно скрывала. За кого волновалась – за себя, за него? Нашла другого, влюбилась? Дело житейское, такое случается, он бы понял. Пусть не сразу – через гнев, отрицание, – но понял бы и смирился. Ей ничто не мешало улыбнуться, поздороваться, объяснить создавшуюся ситуацию, попросить прощения… Но здесь было что-то другое. Она боялась, и больше всего ее страшило, что он может войти в дом.

Связалась с плохой компанией? Его внимание привлек отдаленный звук – хлопнула дверь. Как раз разгулялся ветер. Горин насторожился. Дверь на крыльце не открывалась. У кого-то из соседей? Может быть. Но почему так протяжно и противно заныло в груди? Возникла мысль про заднюю дверь. Он обязан был проверить! Заспешил на участок, оставив болтаться калитку, двинулся в обход дома. Безбожно разрослись какие-то кусты, он с трудом сквозь них продрался, вышел на заднюю сторону. Здесь тоже была ограда, за ней проезд, бетонный забор того самого неработающего предприятия, море зелени. За оградой – еще одна живописная свалка, видимо стихийная, люди вытаскивали сюда ненужный хлам. Садик был запущен – ранетки, рябина. Зелень заслоняла от дороги заднее крыльцо. Дверь была прикрыта. Тревожно застучало сердце. Минуту назад отсюда кто-то вышел. Вокруг ни души, проклятая глушь! Имелся проход на улицу – еще одна калитка. Вроде закрыта – подвижная часть надвинута на неподвижную. Но крючок болтался. Катя сбежала? Почему? Он подбежал к ограде, высунулся наружу. Такое же запустение, как с обратной стороны: мусор, разбитая колесами грунтовка, ни одной живой души, кроме бездомной собаки с обрубленным хвостом. Животное покосилось, заворчало, потрусило дальше. Бетонный забор на обратной стороне обрывался метров через сто. Там слева – чернел проход в переулок. Если кто-то вышел, то давно сгинул в этой черной дыре…

Предчувствие не обмануло. Задняя дверь была не заперта. Горин вбежал внутрь, оказавшись в полумраке, стал тыкаться как слепой котенок, повалил какое-то ведро.

– Катя, это я, Павел! – крикнул он. – Ты здесь?

Еще одна дверь, дальше было светло. Небольшая горница, справа кухня, слева спальня. Занавески на окнах были тонкие, пропускали свет. Лестница на чердак отсутствовала, в этом доме не было чердака. Ненужные вещи, видимо, хранили в сарае. Он глянул на кухню, перебежал горницу, вторгся в крохотную спальню…

Дыхание перехватило. Катя лежала на полу рядом с кроватью. Голова был вывернута, подбородок прижат к груди. Одна нога была отброшена, согнута в колене, кулачки сжаты. Крови не видно, но он все понял, покачнулся, в глазах потемнело. Бросился к девушке, упал на колени. Он ощупывал ее, что-то бормотал, прикладывал ухо к груди. Сердцебиение не прослушивалось, пульса тоже не было. Катя Усольцева была мертва – мысль вздорная, что не сразу закрепилась в сознании. Глаза ее были приоткрыты, в них еще блестели слезы. Девушка плакала перед смертью, влага не высохла на щеках. На шее выделялась полоса, Катю задушили – возможно, металлической струной, причем сжали так сильно, что удавка порвала кожу и кровь выступила наружу.

Все происходящее было нереально. За что? Стоило пережить войну? Он терял разум, не мог смириться, продолжал трясти мертвое тело, целовал в сырые губы, глаза, полные слез. Осторожно поднял, переложил девушку на кровать, чтобы ей было удобнее. То, что нельзя трогать труп, в голову не пришло, милицейское прошлое давно кануло в небытие…

В какой-то момент рассудок вернулся, он шагнул за порог и побрел прочь из дома. Мысль о том, что можно скрыться, даже не посетила. Горин вышел через заднюю калитку, побежал направо, за угол. Тут были какие-то люди, стояли полуторки. Проходная завода была открыта, вахтер курил на крыльце. Слабая жизнь на этом предприятии все же теплилась.

– Звоните в милицию, Тургенева, шестнадцать, убийство… – прохрипел Павел. Вахтер сделал круглые глаза, схватился за воображаемую кобуру (видимо, бывший военный), что-то прокричал ему вслед. Павел вернулся в дом. «Галлюцинация» не пропала. Он еще не смирился, на что-то рассчитывал, всматривался в застывшие черты лица, тщетно искал пульс. Но все было кончено. Он сел на стул рядом с телом и оцепенел.

Через некоторое время подъехала милиция. У калитки остановились две машины, высадились люди в форме и без. О наличии второго входа пока не знали, постучали в дверь, потом бесхитростно ее выбили.

– Дурак ты, Пахомыч, – проворчал сотрудник. – Тут вторая дверь есть, и она открыта.

В спальню вошли двое с обнаженными пистолетами – капитан милиции Куренной и оперуполномоченная Кира Латышева. Павел не шевелился, только неохотно повернул голову. Пустота заглатывала.

– Вот черт… – процедил сквозь зубы Куренной. – Ведь чувствовал, когда дежурный сообщил название улицы… Давно не виделись, Павел Андреевич… – Он осекся, мрачно уставился на бездыханное тело Кати.

– Он снова над телом, – вздохнула Кира. – Это становится доброй традицией. – Она тоже замолчала, исподлобья рассматривала участников драмы – живого и мертвую. И кажется, начала догадываться, кто эта женщина.

– Что случилось, Горин? – спросил Куренной. – Это ты ее?

Павел покачал головой.

– А может, подумаешь? – предложила Кира. – Не стала тебя дожидаться, нашла другого, о чем и сообщила на свою беду. Ты впал в бешенство и задушил несчастную девушку. Потом опомнился, раскаялся, даже милицию вызвал, но… время вспять не повернуть, как говорится. Облегчи же нам задачу, Горин. Самому же легче станет.

– Я не убиваю людей гитарной струной… – прошептал Павел.

– А чем ты их убиваешь? – оживилась Кира.

– С чего решил, что это гитарная струна, если непричастен к преступлению? – насторожился Куренной.

– Да нет, все правильно, – над телом склонился невысокий пожилой мужчина – медик-криминалист, – струна и есть. Семи пядей во лбу не надо. Зэки раньше делали такие удавки – длиной сантиметров семьдесят, на концах деревянные ручки для удобства пользования. Работает безотказно. Жертву можно оглушить, чтобы не сопротивлялась, накинуть струну на шею и затянуть… Девушку, кстати, оглушили – наблюдаю небольшое фиолетовое пятно на левом виске. В противном случае она бы стала кричать, вырываться… Вы трогали тело, молодой человек? Жертва лежала на кровати?

– Трогал… Она на полу лежала…

– А вот это напрасно. – Медэксперт покачал головой. – Говорят, вы бывший милиционер, должны знать, что на месте преступления нельзя ничего трогать, передвигать или переставлять.

– Виноват, доктор, думал она еще жива… Больше ничего не трогал…

Пошатываясь, он вышел из комнаты, прислонился к косяку. Куренной выразительно кивнул одному из оперов: проследи, чтобы