с капюшоном, отороченным серебристым мехом, стала по утрам нет-нет да попадаться мне на глаза. Забыл сказать, что иногда я брал с собой плеер, у меня была кассетка с Шопеном. Впервые я увидел эту фигурку, слушая седьмой вальс. Так она у меня с этим вальсом и соединилась в сознании: прядь тёмных волос под капюшоном, скользнувший по мне взгляд серых глаз из-под чёрных бровей и капе́ль хрустальных звуков в наушниках. Почудилось во всем её облике некое обещание. Обещание побега в невозможные пространства, туда, где не действуют прозаические житейские законы. Через два или три дня я увидел эту запомнившуюся фигурку перед самой станцией метро. На эскалаторе она оказалась позади, через несколько человек после меня. Потом мы ехали в одном вагоне, разделённые двумя беседующими матронами. Взгляды наши встретились. Встретились, разумеется, совершенно нечаянно, при этом они были преувеличенно безразличными. Потом они через несколько минут опять с полным равнодушием скользнули друг по другу. Она вышла на Шаболовке, я чуть было не последовал за ней. Но оробел. Ладно, думаю, поживём, посмотрим, что будет дальше. На следующий день я увидел её, когда она была уже далеко внизу на эскалаторе. Мои ноги всё решили за меня, в вагоне мы стояли рядом, моя куртка касалась её шубки. Взгляды наши встречались так же нечаянно, как и в прошлый раз, но встречались, отражаясь в окне вагона. Мне показалось, что она принимает безобидную эту игру, что игра эта скрашивает поездку и ей тоже. Взгляды встречались, сердце моё сладко сбивалось с ритма, во мне начиналась лёгкая и приятная сумятица. Я уже было собрался заговорить с ней, повернулся, но она взглянула на меня, и глазами, одним только взглядом, мягко, но недвусмысленно запретила мне что бы то ни было предпринимать. Ей, я это сумел почувствовать, хотелось продлить прелюдию. Мы ехали по-прежнему молча до её станции и, я уверен, испытывали одинаковые состояния — что-то неясное обволакивало нас, выделяя из числа других, дарило нам глупое и счастливое ощущение своей избранности. Так у нас продолжалось несколько дней. Потом целую неделю я не встречал её. Пусто и скучно было в эту неделю в многолюдном московском метро. Даже тоскливо. Я стал бояться, что никогда уже её не увижу. Наконец она появилась, но мы были разделены толпой, и мне не удалось сесть в её вагон. И всё же мы обменялись с ней уже небезразличными взглядами. Он и сейчас со мной, тогдашний её взгляд! Я ехал, стиснутый чужими телами, и думал о себе и о ней, по своему обыкновению рассматривая происходящее, как бы отстраняясь от всего: «Древний, как мир, сюжет… Две души, две нематериальные сущности, заточённые в глубине своих тел, погружены в исполинское варево и подчиняются его велениям и законам. Что-то чаянно или нечаянно прибивает их друг к другу — чья-то незримая воля. Добрая ли, злая ли? Расстояние между ними то уменьшается, то увеличивается. Иногда они теряют друг друга из виду. То жар, то стужа. Прекрасная, удивительная болезнь. Только бы неизлечимая!». Так я размышлял. Эх, Борька, непередаваемое это было состояние!

Но вертятся жернова, вертятся. Как-то целые сутки шёл снег. Утром я шёл к метро и поглядывал, не покажется ли моя фигурка в синей шубке. Я оглянулся — ура, она шла за мной в двадцати шагах. И тут — глухой треск, я падаю, ничего не понимая, меня засыпает снегом, в правом плече дикая боль. Толстая ветка не выдержала снега и точнёхонько свалилась на меня, ни раньше, ни позже! Я попытался выкарабкаться из-под ветвей и снега. Правой рукой я не мог пошевелить. Мне стали помогать прохожие, и первой подоспела синяя шубка. Мы познакомились: Василий — Марианна.

Она отряхнула снег с моей куртки.

— Вам надо в больницу срочно. Давайте я вас провожу.

Но мне нельзя было в больницу, я, как мог, ей это объяснил. Но и домой мне тоже было нельзя, был уговор. Тогда она вспомнила, что у неё есть двоюродный брат — врач, надо только ему дозвониться. Сейчас это до смешного просто, а тогда пришлось долго и нудно звонить из автомата, дозвонились не сразу. Рука у меня, я чувствовал, пухнет, на любое движение она отвечала сильнейшей болью. Узнали адрес — к счастью, оказалось недалеко — три станции метро. Теперь уже мы ехали в вагоне рядом друг с другом с полным на это правом и даже о чём-то разговаривали. Всё закончилось преотлично: кузен Марианны вправил мою руку на место, я стиснул зубы и не завопил. Боль постепенно прошла. Марианна поехала на работу, а я погрузился в свои подземные скитания. При расставании Марианна дала мне свой номер телефона, а потом вытащила из сумочки маленькую, вырезанную, должно быть, из моржового клыка, собачку и сказала, что она, собачка эта, будет оберегать меня от всяких несчастий. Замечательный день. Вечером я сидел у окна, глядел на подаренный мне трогательный амулет, и вспомнилась мне сказка про Ивана-дурака, получившего от царевны золотое кольцо. Вот оно счастье — ночью на печи размотать тряпицу на пальце и любоваться маленьким сияющим золотым огоньком. Всё живое на сотни вёрст вокруг спит крепким сном. Тьма, звёзды, тишина… Господи, как хорошо сидеть и смотреть, смотреть на подаренное царевной сокровище! Все другие радости подчинены дирижёрской палочке Времени, на них лежит печать обречённости. Но эта великолепная радость — в темноте, в одиночестве, — она в родстве с Вечностью, на неё можно положиться, она твоя и только твоя — уединись, любуйся. Молчи. Так, счастливым Иваном-дураком, я и заснул.

Тут дон Базилио неожиданно закончил свой повествовательный марафон, умолк на минуту, потом добавил:

— Как видишь, жуткие эти девяностые как бы извинились передо мной за всё, подарили мне прекрасное утешение. Вот что, Бориска, в воскресение у Марианны день рождения, запиши адрес и телефон. В шесть вечера, смотри, будь, иначе — дуэль! Да, ещё: ничего дорогого не покупай, Марианна этого не любит.

Мы расплатились, покинули кабачок и попрощались.

Каюсь, идти на день рождения не хотелось. Мне под сорок, и я насытился посиделками. Но, что делать, ради старой дружбы, ладно, потерплю. В воскресение купил цветы, взял дореволюционный серебряный подстаканник, который купил когда-то случайно, и поехал. Нашёл и дом среди домов и квартиру среди квартир, на 11-ом этаже. Точно в шесть открывает мне дверь…

Здесь я должен крепко извиниться, сам я в рассказах терпеть не могу всякие маловероятные совпадения, но… из песни слова не выкинешь — меня ожидало как