class="p1">Я различал: вот сияет на солнце купол большого собора, вот минареты мечетей Шейх-Ибрагим и Молла-Ахмет, вот круглый купол Мектеб-мечети, — они, которые прежде так радовали мой взгляд и которые стали теперь ненавистны.

Я направил «Зарю» в другой конец бухты.

Здесь, вдоль длинных пристаней, стояли нефтеналивные суда. Желтые, красные, черные резервуары жались один к другому на берегу. Желтые, красные, черные трубы заводов росли из земли. Они поднимались к высокому небу, где обитали, как долго верил я, добрые и справедливые боги. Они врывались в беспредельную голубизну, упрямые, жесткие, и наполняли ее своим черным, клокочущим, грозным дымом, будто предвестием бурь.

1937 год

ЧЕРНЫЙ ПЛАТОК

1

Ограда была высокая, из серо-желтого тесаного известняка, с узкими скрипучими воротами, с железным молотком на калитке — для стука. Еще и теперь можно увидеть такие ограды в старых азербайджанских селениях.

Гаджи Гусейн, отец Саяры, хвастал, что ограда его простоит сотни лет, — ведь стоят сотни лет из такого же камня резные памятники на кладбище, на холме. Слушавшие одобрительно кивали в ответ, понимая, что побуждает Гаджи Гусейна гордиться своей оградой: это он сам возвел се вокруг своего владения, исхлестанного северным ветром с моря.

Много лет назад Гаджи Гусейн наследовал скудный надел земли на дальнем краю селения, и много лет копались в жалкой этой земле, томимые солнцем, под ударами ветра, нищие родственники и батраки, пока, наконец, вырос сад, огород, виноградник — на славу.

Хозяин стал продавать плоды земли и закапывать в землю серебряные, а затем и золотые монеты. Приумножив хозяйство, он, чтобы не растаскивали добро, навалил вокруг своего владения камни в рост человека, законопатил щели глиной и стеблями сухой верблюжьей колючки.

Аллах, как известно, к добру прибавляет добро. И по мере того как росло и крепло хозяйство Гаджи Гусейна, росла и крепла ограда, — всё больше богатства нужно было теперь уберечь от завистливых глаз и вороватых рук. К тому же ограда была угодна пророку. «Нищие да не глядят на богатства, которыми аллах одаряет избранников», — говорит пророк, и не следует нищих-вводить в искушение. Впрочем, даже в том случае, когда богач Ага Баба, живший напротив Гаджи Гусейна, надстроил на свой дом второй этаж, Гаджи Гусейн счел необходимым сделать выше свою ограду, дабы неповадно было соседу заглядывать в чужой двор. Ага Баба был богат и строптив, но даже он не обиделся за это на своего соседа, — ведь так велось издавна.

Внутри ограды стоял дом глухой стеной к улице. Здесь раздавался младенческий плач Саяры, здесь малютка Саяра покачивалась из стороны в сторону в деревянном ящике, колыбели. Толстое одеяло из лоскутков зимой и летом прикрывало ее. Если малютка была беспокойна, мать совала ей в рот тесто, завернутое в кисею, или подбавляла к молоку усыпляющий маковый сок.

Порой мать брала дочку на руки, тонким голосом напевала ей песни. В них говорилось про девочку, волосы которой черны; в них говорилось о воронах, прилетевших на крышу, о коршуне, разогнавшем воронов; в них говорилось о злом старике, за которого девочка выйдет замуж. Слов песни крошка Саяра не понимала и не запомнила, — мать умерла, когда девочке шел второй год, да и сама мать не смогла бы дважды пропеть песню одинаково. Но в ту пору, когда Саяра качалась в деревянном ящике, песнь матери, как маковый сок, усыпляла ее.

Матерью Саяры стала Биби-Ханум, старшая из двух оставшихся жен Гаджи Гусейна. У нее были окрашенные хной волосы и ногти на руках и ногах. Когда-то Биби-Ханум была хороша собой, и Гаджи Гусейн, боясь, что красота ее увянет в труде, запрещал ей работать. Работали по хозяйству две другие жены Гаджи Гусейна, его незамужние сестры и дочери; сыновей аллах долго не хотел давать Гаджи Гусейну. Целыми днями сидела Биби-Ханум в белых холщовых штанах на терраске дома, куря трубку, и так как она была от природы сметлива, то, наблюдая долгие годы за домочадцами, она изучила их нрав и стала властвовать над ними. Имя Биби-Ханум соответствовало ее положению: тетка-барыня.

Маленькая Саяра ползала по желтым, шуршащим циновкам, по ярким коврикам, по красному кирпичному полу комнаты, по выбеленному известкой каменному полу терраски. Она подбирала с пола и совала в рот крошки хлеба, фруктовые косточки, то и дело натыкаясь на ноги Биби-Ханум. А когда подросла, то стала по ступенькам сползать во двор и в сад. Она научилась распознавать кислоту алых плодов граната, терпкость желтой айвы, липкую сладость тута.

Внутри ограды был небольшой огород, где Саяра на шестом году жизни научилась выпалывать сорные травы из грядок, засеянных красной редиской, баклажанами, помидорами. Грядки отделялись одна от другой низенькими земляными валами, чтобы можно было орошать каждую в отдельности. И вскоре Саяра стала хозяйкой крохотной оросительной системы: земляными плотниками она ловко направляла бегущие по узким канавкам струи так, что мутная пузырчатая вода, спеша, устремлялась к пересохшим от летнего зноя грядкам.

Гаджи Гусейн наблюдал, как дочь копошится ручонками в мокрой земле. Он бросал отрывистые слова, никогда не обращаясь к Саяре по имени, и они звучали, как приказания, которые он бросал батракам. Саяра боялась его резкого голоса, пряталась от колючего взгляда, каким он оглядывал грядки.

Оросительный бассейн наполнялся водой из круглого каменного колодца; лошадка шла в тягле по кругу, вращая огромное колесо и вытягивая из темной глубины колодца многоведерный бурдюк из коровьей шкуры. Саяра подгоняла лошадку кривой кизиловой палкой, наблюдала, чтоб бассейн был всегда наполнен водой.

Вместе со взрослыми женщинами Саяра мотыгой разрыхляла жалкие в этих песчаных краях пшеничные грядки, так не похожие на вольные русские пашни. Она доила корову, кормила лошадь, бережливо собирала кизяк, связывала в пучки редиску. А когда приходила пора винограда и прозрачные гроздья свисали с лоз, тяжелые и налитые соком, Саяра плела высокие камышовые корзинки, укладывала туда гроздья, заботливо перестилая их листьями.

Но сердце Гаджи Гусейна не радовалось кротости и трудолюбию дочери: он знал, что дочь — это чужой товар, товар жениха, как говорила пословица. Иное дело — сын. Сын — это хозяин очага, золотое солнце, которое светом своим озарит весь свой род. Дочь? Гаджи Гусейн брезгливо оглядывал щуплую фигурку Саяры, сновавшую по двору, и ворчал про себя:

— Лучше б жена родила черный камень, чем дочь.

У Саяры было миловидное смуглое личико, большие удивленные глаза, ресницы метелочками, дугообразные бровки. Пока девочка не стала невестой, ей надлежало ходить