* * *

[из интервью]

«Мой терапевт говорил, что не перестает удивляться наблюдательности и чувствительности людей с пограничной организацией личности. Что для него каждый раз — шок, какие я подмечаю детали в его поведении и в наших отношениях. Что он не заметил бы и половины того, что вижу я.

Из всего этого я, конечно, слышала только „пограничная личность“, и мне было очень стыдно. Я чувствовала, что во мне есть неустранимый дефект, который определяет меня как человека.

Но, возвращаясь домой и пытаясь обдумать все происходящее, я должна была честно признать: я ни с кем в моей жизни, никогда не была так наблюдательна и так осторожна, как с ним. Ни с родителями, ни с мужчинами, ни с женщинами, — ни разу я не проявляла никаких „чудес наблюдательности“ и предупредительности.

Я до сих пор не уверена в том, какая структура у моей личности. Но одно я знаю: чувствительность к мельчайшим оттенкам моего терапевта существовала только — и единственно — в этих отношениях, и была, я полагаю, обусловлена не только моим опытом, но и тем, что именно происходило в этих отношениях.

То, что я принимала за внимательность и одержимость любви, теперь я склонна трактовать как постоянную настороженность, напряжение, связанное со страхом отвержения или потери».

* * *

Я думаю, нам стоит обращать больше внимания на то, что в наших отношениях может провоцировать тревожные переживания. И рассматривать переносные чувства и реакции как повод исследовать, достаточно ли безопасны наши отношения для клиента, достаточно ли они открыты, нет ли переживаний, о которых клиент не говорит.

«Тревожными кнопками» в отношениях могут быть события, угрожающие клиенту в трех аспектах:

— безопасность;

— ценность;

— свобода.

С переживаниями о безопасности в терапевтических отношениях связаны:

— Тревога за конфиденциальность — если клиенту становится известно, что и как терапевт рассказывает о своих клиентах; например, если он становится свидетелем того, как его терапевт рассказывает клиентские случаи на групповой супервизии или интервизии или описывает их в социальных сетях; при этом часто у клиента возникают фантазии, что и его случай может быть описан прилюдно, и на него может быть какая-то негативная реакция — особенно если терапевт в рассказе иронизирует или пренебрежительно отзывается о своих клиентах; также эта тревога обостряется, если есть опасения, что терапевт может рассказать что-то родителям или родственникам клиента (если клиент — подросток, например); или если клиент обнаруживает, что их с терапевтом связывают общие знакомые, друзья или другие внетерапевтические контакты; если встречи происходят онлайн и бывают случаи, что терапевт обращается к третьим лицам, появляющимся в его комнате — в таких случаях нередко появляются фантазии о невидимом наблюдателе, о котором клиент не знает.

— Тревога за неприкосновенность личных границ: если терапевт без предупреждения прикасается к клиенту, инициирует физический контакт или, не обсуждая это с клиентом, добавляется к нему в друзья в социальных сетях, тем более — комментирует посты.

— Тревога по поводу зависимости и авторитета: если терапевт директивен и нетерпим к «непослушанию» или отличающемуся мнению; у человека, обратившегося за помощью, могут возникать фантазии о том, что терапевт может давить на него, заставить делать что-то, что не в интересах клиента, а клиент не сможет противиться или не поймет, что нужно противиться.

— Тревога о сексуальной неприкосновенности: если клиент замечает или ощущает сексуальную заинтересованность терапевта.

— Как ни странно — если у клиента есть основания полагать, что терапевт относится к нему/к ней с особой теплотой, участием — по сравнению с другими клиентами. С одной стороны, ощущение своей особенности доставляет удовольствие; с другой — причины такого участия могут быть неясны, а значит — неясны и условия, при которых это особое отношение может быть утрачено. Тревога побуждает стараться сохранить такое отношение. Когда, по какой-то причине, дистанция в отношениях увеличивается и особого отношения становится меньше, клиент остается с вопросами и о безопасности, и о собственной ценности.

— И так же, между угрозой безопасности и угрозой ценности, находится ситуация, в которой клиент чувствует неприязнь и отчуждение со стороны терапевта, которые не становятся фокусом терапии (или даже не признаются). Здесь, в зависимости от личного опыта клиента, на первый план выходит ощущение «меня нельзя любить» (ценность) или «человек, который отчужден или враждебен, находится слишком близко ко мне» (безопасность).

Чего-то из этого мы обязуемся избегать (например, рассказов о клиентах в соцсетях), а что-то может происходить помимо нашей воли (например, эротический интерес или антипатия), но главное — как мы говорим об этом, удается ли клиенту поделиться своими переживаниями и снять тревожное напряжение, опираясь на обоюдную открытость.

* * *

[из интервью]

«Однажды мой терапевт сказал: „Мне так нравится, что ты не носишь лифчик, я так люблю нынешнюю моду: прикольно разговаривать с тобой и видеть, как реагирует твое тело, как оно включается в диалог“…

Он сказал это без всякой преамбулы, посреди разговора о чем-то еще — это было неожиданно для меня; внезапно я страшно смутилась: я покраснела, у меня выступили слезы, я зажала руками уши, как маленький ребенок, а локтями прикрыла грудь… Как бы желая подбодрить меня, мой терапевт продолжил говорить что-то о том, что телесного не нужно стесняться, и сам он научился спокойно говорить клиентам о том, что он мастурбирует… Я не могла найти слов, но хотелось пискнуть что-то вроде „я не хочу этого знать“.

До конца дня я была в ошеломленном состоянии… мне кажется, я и сейчас его чувствую, когда вспоминаю этот момент. Я чувствовала себя одновременно сексуально привлекательной и страшно беззащитной, как будто обнаженной перед всем миром.

Поговорили ли мы об этом потом? Да. В тот раз я поняла, что о таком нужно говорить. Мой терапевт ответил, что моя реакция позабавила его и тронула. Умилила, сказал он.

Теперь, спустя несколько лет, мне это кажется странным. Я была бы тронута такой реакцией у юной девушки. Но мне было тридцать шесть лет, я бывала замужем, у меня были мужчины, был опыт флирта, да всякий опыт у меня был! Я была взрослой женщиной — по любым меркам. И такое острое, такое детское смущение было не тем, что сочетается с этим опытом. Это было нечто странное — то, что стоило бы исследовать. Если бы мой терапевт не был сам очарован? Если бы ему не казалось это эротически привлекательным? Если бы это не было для него знаком его