Я не мог понять, что за лес окружает меня. Не сказать, что я такой уж знаток ботаники, но березу от елки, а дуб от клена все-таки отличу. И даже ясень мне знаком, и рябина, ну и липу узнал бы, особенно когда она цветет или ягодой покрыта. Но здесь деревья были одновременно и знакомые и незнакомые, как бы скрещенные между собой. И Потаповы рассказки всплыли в памяти: «Вон деревья, видите? Они вроде березы, а листья у них как у рябины, понятно? Такие только на этом кладбище растут!»

«Мутанты, что ли?» – с издевкой спросила тогда Лили.

Похоже, она была права. Стволы березовые, белые в черных черточках, но с веток осыпаются желуди, а листья разлапистые, кленовые, желто-красные… Значит, такие деревья растут не только на кладбище? Или кладбище и сюда дотянулось?

У меня мутилось в голове от этих мыслей, и в эту самую минуту впереди, в просвете между деревьями, показалась крыша избы. На ней, правда, торчало какое-то высохшее деревце, но я уже понял, что передо мной деревня.

Там наверняка есть какие-нибудь жители! И они помогут мне выбраться отсюда!

И тут что-то произошло… Сначала я почувствовал словно холодное дыхание со всех сторон, а потом увидел, что к обочине подступают не деревья, а люди! Все они казались одного роста, большеголовые, с покрытыми корой телами и деревянными, грубо вырубленными лицами. Они подходили с обеих сторон, молча, с опущенными руками, похожими на длинные ветви, оканчивающиеся множеством веточек-пальцев.

Это что, деревья ожили?! Я совсем спятил? У меня начались глюки?

И тут до меня донеслось чуть слышное шипение.

Еще только змей тут не хватало!

Но шипение издавала не змея, а зловонное белесое пятно, которое скользило от одного человеко-дерева к другому, прилипая поочередно к каждому стволу, как бы растекаясь по ним, и тогда плоть деревьев исчезала, оставляя только что-то вроде скелетов, которые делали несколько шагов, начинали мерцать как гнилушки и бесшумно рушились в траву. При этом пятно меняло цвет и делалось багровым.

Довольным становилось, что ли? Или, наоборот, злилось?

Если честно, точно знать не больно-то хотелось. Может, пятно действовало в мою пользу и мне стоило его поблагодарить, хотя бы мысленно, но уж очень оно было мерзким и воняло гадостно, а действовало против человеко-деревьев до того подло, что не благодарить его хотелось, а удрать подальше. Вдруг оно и впрямь прониклось ко мне симпатией и решит выразить ее объятием? И тогда я тоже рухну, словно древесная труха, в траву и уж точно отсюда не выберусь?

Я попытался убежать, однако ноги меня по-прежнему не слушались. И тут…

И тут среди человеко-деревьев возник, словно выкатился из чащи, какой-то лысый, пузатый, белокожий, коротконогий… посередине его брюха – как раз на том месте, где у нормальных людей пупок, – находился огромный глаз с тяжело нависшим веком без ресниц. При этом его мучнисто-бледное лицо было лишено даже крошечных гляделок.

Пониже глаза располагался разинутый гнилозубый рот.

Веко на животе шевельнулось, начало медленно подниматься, и я понял, что, если этот глаз откроется, мне придет конец, конец!

Ноги мои, похоже, смекнули, что им тоже придет конец, если не прекратят забастовку. Они очухались и понесли меня вперед, а потом припустили еще шибче, когда раздались стремительно приближающиеся шаги, вернее прыжки, какого-то быстро бегущего существа.

Я не обольщался насчет его доброжелательного отношения. В этом лесочке доброжелательностью к представителям рода человеческого и не пахло!

А деревня уже открылась передо мной: два-три десятка домиков разбросаны там и сям, на пригорке и в низинке. Чуть в стороне – поросшие елями развалины какого-то длинного одноэтажного дома. Может, там сельская администрация? Или как это раньше называлось – правление колхоза? Или больница?

Да какая разница, что там было! Сейчас во всех окнах выбиты стекла, в плафонах двух-трех уличных фонарей нет лампочек, заборы оплетены повиликой и еще какой-то травой… И тут я разглядел совсем близко, за забором, дом с целыми окнами, крылечко и открытую дверь!

Я почти добежал до этой избы, как вдруг в соседнем огороде, заросшем, как и все прочие, сорной пожухлой травой, засек боковым зрением человеческую фигуру – в просторном, кое-как запахнутом и ничем не подпоясанном халате, до того застиранном, что ни цвета, ни узора не различить; на голову нахлобучена шапка-ушанка.

Сначала я решил, что это пугало огородное, однако оно вдруг косноязычно прокричало:

– Эй, че-а-эк, ко меня, ко меня! – И приглашающе замахало длинными руками, на которые были натянуты черные перчатки.

Не пугало, значит!

Подумать, стоит ли отозваться на это приглашение, я не успел: позади раздался грозный рык и короткий звук, похожий на лай. «Пугало» подхватило полы халата и чесануло в свой дом, мелькая кривыми ножищами, обтянутыми черными трениками, а может, кальсонами.

В подробности я не вдавался: преследователь был совсем близко, и это, судя по рыку, было что-то кровожадное, вроде волка!

Я кинулся к посеревшему от дождей забору, ограждающему первую избу, распахнул кривую калитку, проскочил в нее и, не оборачиваясь, захлопнул, надеясь, что она шарахнет моего преследователя. Судя по чему-то среднему между воем, рыком и лаем, который до меня долетел, зверюге досталось, но вот калитка распахнулась вновь, потом опять захлопнулась. Преследователь ворвался во двор! Я в это время был уже на крыльце, влетел в открытые сенцы, потом ринулся в комнату, однако споткнулся о порожек и ничком плюхнулся на пол, а мой отставший было преследователь, не ожидавший, конечно, такой удачи, с размаху свалился мне на спину, и я затылком и шеей ощутил его распаленное бегом дыхание.

Щелкнули зубы… сейчас они вопьются мне в шею, перекусят позвонки…

* * *

Внезапно мимо протопали быстрые легкие шаги и раздался сердитый девичий голос:

– Вставайте! Развалились тут! Лучше бы дверь закрыли!

Захлопнулась дверь, рухнул с грохотом засов, потом девчонка еще более сердито крикнула:

– Да вставай же, Пепел! Превращайся скорей, а то он с ума сойдет, когда тебя увидит.

И я почувствовал, как тяжесть, давившая мне на спину, с пыхтением сдвинулась.

Стремительно повернулся, сел – и в самом деле чуть не рехнулся, увидев перед собой огромного пса, тело и голова которого были обугленными, обожженными, как если бы он упал в костер, но все-таки вырвался из него. Местами на теле не было шерсти, а та, что осталась, слегка дымилась, и даже искры по ней пробегали. Ошейник обгорел и едва держался, а изо лба