— Ага, — флегматично согласился с ней Эдгар, — и сможем назначать свои цены, я полагаю.

Ариэль кивнула. Если бы она могла зарабатывать себе на жизнь разведением скаковых лошадей, ей удалось бы избавиться от тирании Рэнальфа. Она бы смогла покинуть Равенспир, построить свой собственный конный завод и не зависеть больше ни от кого. Она понимала также, что это была совершенно фантастическая идея: в то, что женщина может жить трудом своих собственных рук и своим умением, почти невозможно было поверить. Но Ариэль все же верила, что сможет добиться независимости, а пока держала свои мечты в тайне, она еще не скопила достаточно денег, чтобы пуститься в самостоятельную жизнь. Если ее братцы в один прекрасный день хотя бы заподозрят, что из того, что они считали безобидным увлечением сестры, можно извлечь неплохой доход, они не только никуда не выпустят ее из замка Равенспир, но и заставят работать, чтобы добывать средства для удовлетворения своих прихотей.

А что замужество? Нет, оно никогда не сможет стать выходом для нее. Мужчины все одинаковы, когда дело касается женщин. Муж будет так же безраздельно владычествовать над ней, как сейчас владычествуют братья. И перспектива брака с Хоуксмуром была всего только шуткой, дьявольской шуткой Рэнальфа. Ей остается только закрыть глаза на все, сыграть свою роль и ожидать, когда смертельная игра будет окончена. Почему она должна беспокоиться о каком-то Хоуксмуре? Мир только выиграет, потеряв одного из членов этого проклятого семейства.

Ариэль присела на охапке соломы, дожидаясь, когда кобыла разрешится от бремени. Прислонившись спиной к деревянной перегородке загона, она прислушивалась к всхрапываниям и фырканью жеребца; он и был отцом жеребенка, вот-вот готового появиться на свет. Эдгар не мешал ей размышлять. Должно быть, он, покусывая соломинку, просто привалился где-нибудь к стене. Конюх всем сердцем был предан как аргамакам, так и леди Ариэль, и должен был предупредить ее, если появится какая-нибудь помеха.

Но что за человек этот обреченный на скорую смерть Хоуксмур? Скорее всего обычный неулыбающийся, постный пуританин, который почитает смех дьявольским наваждением, а любое наслаждение — кознями самого дьявола. Наверняка он человек алчный, если готов ради ее приданого породниться с людьми, одно имя которых было проклятием для его семьи. Но Ариэль знала, что все пуритане отличаются непомерной жадностью: они копят богатство, но почитают грехом расточать его. Должно быть, ей предстоит увидеть сурового, недоброжелательного, насупленного человека, который будет требовать от своей жены и домочадцев абсолютного повиновения; наверное, он потребует вдобавок, чтобы они вместе ходили в церковь по воскресеньям, выслушивая там четырехчасовые службы.

Спасти от этой незавидной доли может только то, что Ариэль станет его женой лишь формально. Она не оставит замка Равенспир и никогда не попадет под власть своего мужа. Потому что ее муж не переживет их свадебного пира.

Ариэль уставилась невидящим взглядом на сучок в деревянной перегородке. Ей никогда не понять этого. Все это выглядит совершенно невозможным, хотя и не для тех, кто знает обычаи братьев Равенспир.

Кобыла внезапно заржала и захрапела, из-под хвоста у нее хлынула вода, и сразу же вслед за этим на свет появилось обтянутое пленкой околоплодного пузыря тельце новорожденного. Оно вышло легко и соскользнуло прямо на пол. Кобыла наклонила голову, чтобы вылизать его.

Ариэль и Эдгар наблюдали затаив дыхание за этим чудом. Появление на свет новой жизни оставалось для них по-прежнему удивительной загадкой, хотя оба видели немало рождений на своем веку. Дрожащий жеребенок неуверенно поднялся на длинные шаткие ножки.

— Похоже, ваше желание исполнилось, миледи, — заметил Эдгар, наблюдая, как новорожденный отыскивает сосок матери.

— Да. Еще один жеребец, — Ариэль погладила кобылу, которая то и дело наклоняла голову, чтобы посмотреть на сосущего ее жеребенка. — И Серениссиме даже не пришлось помогать.

Такие легкие роды были нечасты, хотя лошадям все же приходилось помогать реже, чем людям. Не так уж много рождалось в окрестных деревеньках малышей, при появлении на свет которых не присутствовала бы Ариэль с набором сверкающих медицинских инструментов и мешочками с травами.

— А теперь мне лучше вернуться.

С этими словами она подняла накидку с соломы, набросила ее на плечи и в сопровождении собак вышла в темную октябрьскую ночь.

Когда же начнется эта смертельная игра? Ариэль не представляла себе, как избежать уготованной ей роли, пока она вынуждена оставаться под кровлей замка Равенспир. Да и куда еще она может податься? Своих собственных денег у нее пока не было. Оливер не станет помогать ей: он целиком и полностью на стороне ее братьев. Ее любовником он стал с одобрения и при поощрении Рэнальфа; порой Ариэль подозревала, что их невероятной силы тяготение друг к другу тоже было подстроено ее старшим братом. Но она не могла даже предположить, для чего это ему надо. Разве что она была чем-то вроде дружеского подарка, пришло Ариэль в голову, когда она возвращалась в замок. Если Рэнальф может использовать свою сестру как приманку для мести, то он вполне способен и подарить ее своему лучшему другу.

В первый раз за все время связи с Оливером она почувствовала себя ограбленной. То, что раньше было для Ариэль наслаждением и чувственным восторгом, теперь стало грязной и отвратительной забавой. Она прекрасно понимала, что Оливер нимало не заботится о ней, как ни разу не позволяла себе думать, что любит его. Такая мысль могла только уязвить ее. Женщина вполне способна полюбить прощелыгу и негодяя, но все же она будет любить его с замиранием сердца. Ариэль испытывала к Оливеру порой теплое чувство, но это было только чувство благодарности за ночные восторги. Теперь они виделись ей как отвратительные упражнения.

— Ариэль, на два слова.

Закрыв за собой входную дверь и подняв голову, она увидела спускающегося по громадной каменной лестнице Рэнальфа. В руках брат держал несколько свертков.

— Я была в конюшне и хотела бы сейчас умыться перед ужином, — неуверенно произнесла она.

— Сделаешь это попозже. Мне надо поговорить с тобой.

Пожав плечами, она последовала за старшим братом в ту же обшитую дубовыми панелями комнату, где Ральф, Роланд и Оливер все еще продолжали потягивать вино, уютно устроившись перед огнем.

— Моя дорогая сестричка, королева пожаловала тебе свадебный подарок, — произнес Рэнальф, кладя свертки на стол. — Ты должна прийти в восторг от них и письменно поблагодарить свою повелительницу.

Тон Рэнальфа был исполнен сарказма, когда он развязывал шнурок на самом большом из свертков и извлек оттуда шуршащее серебряное одеяние.

— Как я понимаю, это — подвенечное платье? — Он расправил его, встряхнув в воздухе, и приложил к себе, цинично усмехаясь. — Ее величество обладает безупречным вкусом.

Вне всякого сомнения, платье стоило больших денег, но, присмотревшись к нему, Ариэль заметила на одном рукаве, украшенном пышными оборками, огромное пятно, словно им вытирали соус с тарелки.