-- Твой дядя, почтенный герцог де Веласко, просил меня поговорить с тобой о замужестве. Нам, скромным служителям церкви… -- тут он набожно перекрестился, и Анна в точности повторила его жест, просто на всякий случай. – Нам приходится оказывать помощь возлюбленным детям нашим даже в мирских делах. Ты, безусловно, знаешь, что брак твоей старшей сестры был условлен и обговорен, и разрешение от нашего добрейшего короля было получено вместе с благословением папы Клемента. Сейчас же, когда траур по сестре твоей погрузит нас в пучину печали, возникнет проблема, которая потребует незамедлительного решения.

В этом словоблудии Анна почти потерялась, но это был первый разговор, который давал ей хоть какую-то информацию о мире, и она продиралась сквозь словесные дебри, вычленяя для себя главное: «Значит у сестры намечалась свадьба. Ее брак благословили все на свете, начиная от короля и кончая папой римским. Теперь бы еще понять, что хочет от меня этот скользкий господин.»

-- Через два дня будет заседать совет грандов, дитя мое, и герцог де Веласко собирается выдвинуть твою кандидатуру. Мой скромный опыт позволяет мне думать, что брак твой с франкийским герцогом – дело решенное. Мы все знаем, сколь привержена ты делу нашей матери-Церкви. И мне ведомы мысли твои и мечты о тихой жизни в святой обители кармелиток. Мужайся и помни, что Господь в своей неизмеримой милости иногда посылает нам тяжкие испытания. Этот брак, дитя мое, и есть тот самый крест, который ты, овечка божья, должна нести по жизни, смиренно уподобляясь великим мученикам.

«У «сестры» был договорной брак. Значит, сейчас меня постараются впихнуть на ее место. Может быть, это даже и к лучшему? Франкия - это где, интересно? Главное, что точно не здесь. Здесь, в этом доме, каждая собака знает донну Анну, а франкийский герцог – это шанс, что меня будут окружать новые люди. Скорее всего, они и не заподозрят подмены. Радости, конечно, маловато – жить с незнакомым мужиком, но и бежать мне, пока я ничего не знаю об этом мире, совсем уж глупо.»

Анна закрыла глаза, молитвенно сложила руки на груди и начала пошевеливать губами, размышляя: «Кто его знает, почему вместо родственника мне об этом говорит церковник. Но если эта Анна был такой уж набожной, то сделать вид, что я молюсь – это хорошая идея.»

Когда она открыла глаза, то заметила, что взгляд священника слегка изменился. Пожалуй, в нем скользило удивление.

-- Ты хорошо меня поняла, дитя мое? Волею высших сил ты не отправишься в этом месяце жить в святую обитель, а через полгода, сразу после окончания траура, вступишь в брак с франкийцем, – он продолжал испытующе смотреть на Анну и, кажется, удивлялся все больше. Но, похоже, удивлялся приятно. Кто знает, может быть, та, прежняя Анна, начала бы скандалить или бы плакала, проклиная свою судьбу? То, как среагировала нынешняя Анна на его слова, священника радовало.

Еще некоторое время порассуждав об обязанностях своей духовной дочери и похвалив ее смирение, священник, наконец-то, благословил ее, еще раз сунул в лицо для целования перстень и удалился.

Почти сразу после него в комнату зашли три высоких, как будто клонированных одна с другой, девушки в темных хламидах в пол, белых чепцах и передниках горничных. Ступали они неслышно, и каждая из них несла перед собой тяжело нагруженный поднос. Анна уловила запах съестного и чуть не захлебнулась слюной, в желудке предательски заурчало.

К сожалению, даже такая простая вещь, как завтрак в этом мире, не обходилась без ритуалов. Девушки накрывали стол для придворных дам, а горничная,до этого сидевшая на банкетке у входа, собирала что-то на большой поднос с коротенькими ножками. Этот поднос она водрузила перед Анной и застыла рядом.

Дамы стояли у накрытого стола, молитвенно сложив ладони и та, что привела с собой падре Мигелио, пучеглазая толстуха, отчетливо начала читать вслух молитву.

Понимая, что лучше не выделяться, Анна снова сложила руки на груди и даже слегка пошевелила губами, чувствуя, как при каждом движении маска на лице трескается и слегка осыпается.

Кроме того, ее мучало любопытство – она совершенно не понимала, как эти дамы собираются есть. Воротники-жернова не позволят им откусить хлеб или поднести к лицу чашку чая. Впрочем, никакого чая на подносе и не было.

По окончании молитвы дамы уселись, а Анна медлила приступать к еде, желая посмотреть, как это будут делать они. За спиной каждой из фрейлин молчаливой тенью воздвиглась служанка. Вот толстуха взяла со стола двузубую вилку с очень длинной ручкой, вилка была взята в левую руку за середину черенка тремя пальцами. Примерно так держат дротик, желая его метнуть. Дама ткнула в тарелку, привычным жестом правой руки ухватила вилку с кусочком мяса за кончик ручки и элегантным движением поднесла мясо ко рту, не дотронувшись до воротника.

«Господи, боже мой! Зачем же нужны такие безумные сложности?!»

Две ее соседки действовали точно также и довольно шустро. Анна, глядя на них, все еще не рисковала начать завтрак – ей казалось, что у нее не получится так ловко. Зато она только сейчас заметила, что вся еда на ее подносе состоит из маленьких кусочков. Не было привычной каши на завтрак или, допустим, творога. Более того, и хлеб, и мясо были порезаны кубиками, кроме того на тарелочках лежали кружки вареной моркови, два яйца вкрутую, поделенных на четвертинки, и бокал с напитком.

Нарезанное мясо – это, скорее всего, для того, чтобы не открывать рот широко, иначе осыплется косметика – сообразила Анна. Ее занимал еще один вопрос – как же они собираются пить?

Тем временем, прожевав очередной кусочек мяса, толстуха этой же вилкой слегка постучала по массивному стеклянному бокалу с золотистым напитком. Стоящая за ее спиной горничная достала нечто похожее на веер, ловко развернула его и, подсунув даме под подбородок, поднесла бокал к ее губам.

«Чистой воды сумасшествие! Зачем? Зачем эта немыслимая одежда и чудовищный макияж?!»