что наконец-то энергичный великий князь, главнокомандующий, будет иметь около себя умудренного большим военным опытом советника в лице генерала Алексеева, и что возложением на победоносного полководца генерала Рузского защиты Северного фронта можно считать столицу и военную базу Петрограда вне опасности. Никто еще в публике не подозревал, какой конец последует через несколько дней за этой серией полезных перемен»[44].

То есть ещё 18-го августа решение царя встать во главе армии держалось в тайне.

Только 20-го августа Николай II приказал генералу Поливанову ехать в Ставку и отвезти свое личное послание великому князю. 21 августа генерал Поливанов прибыл в Могилёв, куда из Барановичей была перенесена Ставка верховного командования, и объявил Николаю Николаевичу о грядущем смещении. «Я почувствовал, — вспоминает Поливанов, — свою задачу облегченной, когда, после моих слов о том, что в виду трудного положения наших армий, Государь не считает себя вправе оставаться вдали от нее и решил принять верховное главнокомандование, Николай Николаевич широким жестом перекрестился»[45].

Генерал Данилов пишет далее, что «Государь очень благодарил военного министра за хорошо исполненное «трудное», как он выразился, поручение. Пожалуй, покажется странным, в чем именно заключалась его трудность? Но Двор жил не реальной жизнью, а в мире «воображений!»[46]. Приведенные выше обстоятельства красноречиво опровергают последние слова Данилова. Дело было не «воображениях» Двора, а в вполне явной опасности неподчинения великого князя царскому приказу и объединению его с думскими оппозиционерами в их давлении на правительство.

Преодолев невиданное сопротивление кабинета министров и думской оппозиции, 23 августа Николай II принял на себя верховное командование. Накануне, 22 августа 1915 года, уже фактически в качестве Верховного Главнокомандующего, он провёл заседание в Зимнем дворце по снабжению армии боевыми припасами и снаряжением. В тот же день Император выехал в Ставку. В свой дневник Государь занёс в тот день: «В 10 час. простился с дорогой Аликс и детьми и отправился в путь. Господь да благословит поездку мою и решение моё!»[47].

23-го 1915 года царский поезд остановился в одной версте от города Могилёва, которому и суждено было стать местом новой Ставки — Ставки Верховного Главнокомандующего императора Николая II.

Возле Могилёва состоялась встреча с великим князем Николаем Николаевичем, которому император объявил о своём решении. О том, что царю это было сделать нелегко, свидетельствует его дневник: «В 3.30 прибыл в свою Ставку в одной версте от Могилёва. Николаша ждал меня. Поговорив с ним, принял ген. Алексеева и первый его доклад. Всё обошлось хорошо!»[48].

Это внутренние состояние императора еще раз доказывает, что Николай II до конца не был вполне уверен в лояльности высшего военного руководства и лично великого князя. Здесь же приведём только говорящие о многом слова генерала А. И. Спиридовича: «После отъезда Великого Князя стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл свершившегося, крестились. Был предупреждён государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа»[49].

В своём письме императрице Александре Фёдоровне Николай II пишет о расставании с великим князем: «И. вошёл с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на 2 дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах и пр., и это было всё.

В следующие дни за завтраком и за обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы редко его видели в течение многих месяцев»[50].

Однако покорность и добродушие великого князя были только видимыми. С. П. Мельгунов пишет: «Принятие на себя звания верховного главнокомандующего царем явилось большим ударом для великого князя»[51].

Лемке писал, что великий князь предполагал, «что вступление государя в должность верховного главнокомандующего будет только внешнее и до известной доли фикцией, что вызывалось, как ему говорили, соображениями чисто политического характера и желанием стать ближе к армии в момент наивысших её неудач. Он полагал, что останется при царе фактическим главнокомандующим»[52].

То, что полная смена старой Ставки с великим князем во главе была неожиданной, хорошо видно из писем негласного доверенного лица министра иностранных дел С. Д. Сазонова при Ставке, директора дипломатической канцелярии при штабе главнокомандующего князя Н. А. Кудашева. Кудашев регулярно направлял Сазонову письма с отчетами, что происходит в Ставке. 23 августа 1915 года он пишет Сазонову: «Глубокоуважаемый Сергей Дмитриевич! Вчера, 23.08. в 10-ю годовщину подписания Портсмутского мира, совершилось другое очень важное для России событие: отрешение от командования великого князя. До приезда Государя мы все надеялись, что вопрос этот будет перерешен в смысле оставления великого князя во главе армии, что могло бы быть очень легко оформлено, так как по закону, в случае принятия Государем верховного командования, великий князь ipso facto сделался бы начальником штаба Его Величества. К сожалению, по-видимому, этого не желали, и великий князь едет на Кавказ»[53].

О том же свидетельствует генерал-лейтенант П. К. Кондзеровский: «Поздоровавшись со мной, Янушкевич объявил мне, что великий князь больше не верховный главнокомандующий, а он не начальник Штаба, что верховное командование принимает на себя Государь. Я был крайне поражен; если я был отчасти подготовлен к готовящейся смене Янушкевича, то мне и в голову не приходила возможность смены Верховного»[54].

Священник Шавельский приводит следующие слова великого князя Николая Николаевича, сказанные генералу Алексееву в его присутствии: «Яхочу ввести вас в курс происходящего. Ты, Михаил Васильевич, должен знать это, как начальник Штаба; от о. Григория у меня нет секретов. Решение Государя стать во главе действующей армии для меня не ново. Ещё задолго до этой войны, в мирное время, Он несколько раз высказывал, что его желание, в случае Великой войны, стать во главе своих войск. Его увлекла военная слава. Императрица, очень честолюбивая и ревнивая к славе своего мужа, всячески поддерживала и укрепляла его в этом намерении. Когда началась война, Он назначил меня Верховным. Как вы знаете оба, я пальцем не двинул для своей популярности, она росла помимо моей воли и желания, росла и в войсках, и в народе. Это беспокоило, волновало и злило императрицу, которая всё больше опасалась, что моя слава, если можно так назвать народную любовь ко мне, затмит славу её мужа. […] Конечно, к должности, которую Он принимает на себя, Он совершенно не подготовлен. Теперь я хочу предупредить вас, чтобы вы, со своей стороны, не смели предпринимать никаких шагов в мою пользу… Иное дело, если Государь Сам начнёт речь, тогда ты, Михаил Васильевич, скажи то, что подсказывает тебе, твоя совесть. Так же и вы,