своего закрытия причисляли к самым богатым бенедектинским монастырям на юге Англии. Монастырь был основан в начале десятого века, а к двенадцатому ему принадлежало множество земель в окрестностях Стоктона. В 1536 году монастырь был распущен — одним из первых в стране.

Айрис вспомнила, что сняла с полки, но пока не внесла в картотеку ещё одну книгу по истории Сассекса и решила поискать в ней. Надежды было мало, но вплоть до начала двадцатого века историки часто включали местные легенды в свои сочинения, с соответствующими пометками, разумеется. Вдруг кому-то показалась достаточно интересной история о разрушенном монастыре и проклятии?

Она быстро пролистывала страницы книги, и, наверное, пропустила бы упоминание Вентвортов в главе про тюдоровскую эпоху, если бы не маленький листок бумаги, вложенный меж страниц вместо закладки. На нём быстрым неразборчивым почерком было нацарапано «Анна Вентворт». Айрис посмотрела на страницу более внимательно.

«Прибывшая в деревню Эбберли Анна Вентворт осталась недовольна домом. Он был стар, мал по её нуждам и нуждался в ремонте. В 1549 году она начала его перестройку, и так открылась светлая глава в истории этого поместья. Именно сюда двадцать лет спустя приехал сын леди Вентворт, решив устраниться от слишком опасной в те времена придворной жизни. Вентворты не всегда жили в поместье, но именно Эбберли оставалось их родовым гнездом до того момента, пока после смерти Чарльза Натаниэля Вентворта в 1853 году оно не перешло его единственной дочери Элинор Александре, которая вышла замуж за графа Эдварда Сетона. С тех пор поместье находится в собственности семьи Сетонов».

Книга была издана в 1912 году, и автор, конечно, не мог знать, что вскоре Эбберли опять вернётся к Вентвортам, когда леди Клементина Сетон, также единственная наследница своего отца, выйдет замуж за своего дальнего родственника сэра Джона Вентворта.

Айрис нашла в книге ещё четыре закладки — и все они были на страницах, где говорилось о Вентвортах. На одной из закладок были записи явно не относящиеся к истории Сассекса, но Айрис всё равно из любопытства прочитала:

10 ф. Томсон

2 ф. цв-ы

100 ф. бр.

4 ф. портной

12 ф. ужин и пр.

Ещё в двух строках Айрис не сумела разобрать ничего, кроме цифр. Почерк был округлый, аккуратный, но последние записи были явно сделаны второпях.

Этот кто-то жил на широкую ногу, с ужинами по двенадцать фунтов, но, судя по цвету чернил, жил довольно давно.

В Эбберли Айрис иногда чувствовала себя так же, как в первые месяцы в колледже: частная жизнь других людей невольно оказывалась тебе известной. До того Айрис жила с матерью, а мать не стремилась сближаться с соседями, да и вообще с кем бы то ни было. Подруги у Айрис были такие же как она сама: больше жили книгами, чем настоящей жизнью, мечтали поехать изучать птиц в Бирму или руины городов в Греции, а не о перекрашивании в блондинку или свиданиях с молодыми людьми. В колледже Айрис поселили в одной комнате с Мередит, которая после доброго утра могла сообщить, что ночью у неё начались месячные, и рассказывала Айрис всё про свою многочисленную родню в Брайтоне. Её родителям принадлежала гостиница там, и благодаря этому Айрис узнала ещё и подробности жизни некоторых постояльцев за последние пять лет. Она так и не смогла к этой непрошенной откровенности.

Конечно, листок с записями чьих-то расходов был мелочью, но иногда Айрис находила дарственные надписи на книгах, которые были очень эмоциональны или намекали на какие-то события, свидетелями которых оказались даритель и даривший. Айрис чувствовала одновременно отторжение от того, что ей раскрывалась часть чьей-то потаённой жизни, и стыдное любопытство. Возможно, её воображение подстёгивали до сих пор неразгаданное исчезновение леди Клементины и рассказы Джоан о злом роке Вентвортов, но Айрис действительно начали занимать тайны дома, в котором она оказалась.

Возможно, так на неё действовал сам особняк: уединённый, огромный, так много видевший и так много помнящий…

Айрис, снова отвлёкшаяся на никак её не касавшиеся тайны Эбберли и семьи Вентвортов, вернулась к работе и начала печатать карточку для издания «Лавки древностей» 1928 года.

Чем больше Айрис узнавала о библиотеке Эбберли, тем быстрее увядали её надежды найти в ней что-то стоящее. Разве что попадётся какое-то письмо или рукопись. Но, как Айрис поняла, вся переписка леди Клементины и прочих Вентвортов и Сетонов хранилась в кабинете сэра Дэвида под замком. Сэр Дэвид, кстати, думал, что в библиотеке может быть что-то ценное. Он сказал этой Айрис во время их второй встречи.

Первую даже встречей нельзя было назвать. Сначала — это было на второй день после того, как Айрис приехала в Эбберли, — она услышала лай. Она уже познакомилась с Наггетом, немолодым уже биглем, который обычно лежал в лежанке-корзинке на кухне или в тени у входа в оранжерею. Наггет был дружелюбным, но очень независимым псом. Миссис Пайк и миссис Хендерсон он ни в грош не ставил, слушался только Уилсона и почему-то Джоан. Но отдавать ему команды или запрещать что-то даже и не требовалось. Наггет был умён, хорошо знал, каков порядок в этом доме, и почти никогда не делал ничего такого, за что его могли бы наругать. Может быть, сказывался преклонный для собаки возраст — десять лет, но Айрис представляла биглей вовсе не такими терпеливыми и тихими. За два дня, что Айрис пробыла в Эбберли, она не слышала от него ни звука.

А в тот день раздался звонкий лай. Он доносился с улицы, и Айрис подошла к окну.

Она не разбиралась в моделях машин, но узнать «ягуар» по фигурке на капоте могла. Это был именно «ягуар», длинный и голубовато-серебристый. Уилсон держал дверь открытой, чтобы из машины могла выйти девушка в лёгком бежевом плаще, а Наггет с лаем прыгал у ног молодого мужчины в светлом костюме. Тот присел, чтобы погладить собаку, и Айрис не успела рассмотреть его лицо, видела лишь, что он был высоким и волосы у него были тёмными.

Девушка (Айрис догадывалась, что это должна была быть секретарь, мисс Энид Причард) наконец выбралась из машины. С такого расстояния разобрать было трудно, но мисс Причард показалась Айрис очень красивой. Её темно-русые волосы были уложены в «бабетту» — причёску, которую в Оксфорде среди студенток сейчас было уже и не встретить: они делали начёс впереди и завивали концы; да и такой цвет считался скучным. Но мисс Причард её причёска шла; в её облике было что-то царственное, и высокая «бабетта» это подчёркивала.