У Лоама все было схвачено. Любой из нас мечтал быть его другом. Знаете, как говорили о Джеймсе Бонде? Все парни хотят быть им, все девчонки хотят быть с ним. Вот вам Лоам. Даже учителя его обожали, хотя он был тупее навозной кучи и заваливал все экзамены. Но он приносил школе драгоценные серебряные кубки, а больше школу ничего не волновало.

И он работал не в одиночку. Будь он такой один, было бы куда легче его игнорить. Но при нем состояла когорта Первых, основной состав актеров в его спектакле. За три трагичных года в Осни я успел разобраться в действующих лицах этой подлой пьески.

Богиня, которой я любовался в день Забега, — Пенкрофт (по имени — Миранда). В Осни чирлидеров не было, а если бы такую команду составили, Пенкрофт оказалась бы во главе. Красавица: когда она шла по коридору, а за ней все парни, казалось, она их дудочкой приманивает. И музыка, само собой, должна была бы играть — что-нибудь из личного списка Миранды Пенкрофт (наверное, в «Дисках необитаемого острова» она бы выбрала Тейлор Свифт, Ариану Гранде и Джастина Бибера). Миранда занималась плаванием и наплавала себе изумительную внешность: длинные сильные руки, ноги потрясающие, волосы высеребрены хлоркой. От нее всегда пахло бассейном, и до конца моей жизни меня будет преследовать этот запах, вызывая смешанное со страхом болезненное возбуждение. Миранда Пенкрофт — Русалочка, не та миленькая рыженькая диснеевская, а из сказки Андерсена в ее первоначальном виде, Русалочка в тот момент, когда она выходит на берег, делает первые шаги по земле, самая красивая девушка на свете, такая, что может очаровать и принца только своей внешностью, хоть она и немая (насколько помню, за то, чтобы получить на денек ноги, ей пришлось отдать язык, старые сказки тоже мрак). Пенкрофт была такой же соблазнительной и такой же немой, как русалочка. На меня она и не глянула ни разу, хотя я с нее глаз не сводил. Ничего не мог с собой сделать. В Забеге она была Первой, а по внешности — все десять баллов. И она со мной никогда не говорила, но это не мешало ей меня травить. Ее главным оружием были соцсети, и Пенкрофт меня чуть в петлю не загнала.

Лучшая подруга Пенкрофт — Джун Ам Ли. Длинные черные волосы она заплетала в косу до талии, когда занималась двумя главными своими делами — играла в теннис или на скрипке. И в том и в другом она была вундеркиндом. Если бы Ли участвовала в «Дисках необитаемого острова», она бы выбрала скрипичные концерты Моцарта. Ее лицо — самый ужасный случай хищного оскала, какой мне случалось видеть. Она выглядела злобной, даже когда не ставила себе такой цели, но по большей части Ли именно хотела выразить ненависть и вражду, так что личико подходило ей в самый раз. Она ревниво охраняла свою подруженцию и возненавидела меня из-за того, что однажды — однажды! — перехватила мой взгляд на богиню.

— Чего уставился, извращенец? — зашипела она, сверкая глазами и хищно сгибая скрипичные пальцы. Я в тот самый момент как раз мысленно сравнивал Пенкрофт с Русалочкой, но не мог же в этом признаться, а потому ответил просто:

— Я ничего…

И она ткнула мне ногтем в лицо.

— Даже и не думай, — сказала она. — Не твоего класса.

Лучший друг Лоама звался Тюрк, прирожденный гений футбола. Он считал себя настоящим байкером и был весьма доволен своей фамилией, считая, что она удачно вписывается в этот образ. А поскольку со своими рецептами в аптеку он гонял меня, то мне прекрасно известно, что звали его Ральф и он был так же богат, как все его дружки. Он носил такую дурацкую прическу — по бокам брил налысо, а посередине высокий гребень. Наверное, думал, это придает крутизны. На длинном ремне, обмотанном вокруг тела, висела адидасовская барсетка — якобы с «наркотой». А еще он издавал такой противный звук, как бы причмокивая, тоже на «уличный» манер, всегда, через каждое слово. Тюрк всех именовал «братан» или «пацан», и ходили слухи, будто он торгует наркотиками — уже тогда ходили, когда я увидел его в первый раз, а ему тогда было тринадцать. В свободное время он болтался в странных местах, подальше от задумчивых шпилей Оксфорда, где-нибудь в Блэкберд-Лейс в угрюмом пригороде. Я не покупал у него наркотиков и не покупался на этот образ. Да, он умел поболтать насчет химии, только в этом предмете и разбирался и действительно много чего знал о разных соединениях и о том, что требуется для приготовления наркотиков. В научной лаборатории он вел себя так, словно изготавливал мет у себя в подвале, как герой «Во все тяжкие». Лично я считаю, что до настоящего наркотика Тюрк и кочергой бы не дотронулся. Позовите его на передачу «Диски необитаемого острова», и он бы выбрал грайм, что-нибудь вроде Летала Биззла или Негодяя 32. Но все это — сплошное притворство. Я-то видел его рецепты: он жил поблизости от моего дома в Иерихоне, где обитал средний класс, его родители были вполне респектабельные люди и дома он небось слушал Эда Ширана и «Колдплэй». Но поскольку все считали Тюрка очень крутым, он заправлял школой почти наравне с Лоамом. А пытки он изобретал химические, как я узнал на собственном горьком опыте.

В тот день Тюрк отловил меня, насколько помню, в столовой, длинном, отделанном дубовыми панелями помещении с возвышением на одном конце — там, за главным столом, сидели учителя в непременных спортивных костюмах под столь же непременными трофеями и окнами-розочками. Мне за обедом, как правило, компанию составлял единственный на весь зал портрет не кого-нибудь, а Георга III, основателя школы: он висел над дверью напротив главного стола и большого окна. Мне было известно примерно три факта о короле Георге.

1) Он основал школу Осни.

2) Он проиграл Америке Войну за независимость и потерял Штаты.

3) Он сошел с ума.

Сумасшествие на портрете никак не проявлялась. Очевидно, в ту пору, когда старина Георг позировал, он еще ухитрялся держать себя в руках, и никто не замечал, что он безумен, как Мартовский Заяц. У него был даже такой властный вид, он явно чувствовал себя главнее всех и круче. Похож на Лоама. Словом, мерзкая рожа.

Свой отвратительный богатый белком обед — в Осни кормили в основном мясом и яйцами — я поедал в одиночестве на краю стола под пристальным взглядом старины Георга Безумного. Но в тот день вышло иначе. Тюрк, как всегда одетый в футбольную форму, поставил свой поднос рядом со мной («Что это, боже мой?») и хлопнулся возле меня на скамью. Он задел при этом мой стакан и успел его выровнять, пробормотав что-то вроде «вот фигня». После этого спортивный коктейль показался мне чуточку мутноватым, но он изначально был такого невероятного радиоактивно голубого цвета, что и не угадаешь, добавилось туда что-то или нет.

Позывы начались во время Игр. А то когда же. Вот не знал, что дерьмо бывает жидким, как моча, — не знал, пока посреди поля для регби меня не скрутила боль и по ноге не побежала жуткая коричневая струя. Я опрометью к дереву — и тут мой зад взорвался, я стащил с себя шорты, пытался подтереться трусами. Потом забросил вонючее белье в кусты, натянул шорты и понесся к школе, плотно сжимая ягодицы, и на бегу заметил, как Тюрк прислонился к ограде поля и тоже сгибается пополам, но не от поноса, а от смеха.