– Про одежду ничего не знаете?

– Ничего, – качнул головой Николай.

– Ну что ж, если все так… Я бы хотел дом посмотреть. Пока так, своим глазом, без всей мутоты с постановлениями, следователями и прокурорами. Вы не против?

– Да я-то что? Дом не мой, смотрите. Может, толк будет.

– Тогда возьмите инструмент – замок снять. Там висячий?

– Внутренний, врезной.

– Я пока Федора Игнатьевича позову. Если потом понадобится все в протокол оформить, запишем вас понятыми. А нового замка у вас, случайно, нет?

– Висячий есть.

– Давайте висячий.

* * *

Екатерина Ивановна Мокрова, или просто Ивановна, по времени должна была быть на работе. Работа ее находилась на Заречной же, в конце улицы. Длинный одноэтажный деревянный барак, обложенный кирпичом, пересекал улицу и образовывал тупичок. В бараке располагался Центр детского творчества, а Ивановна уже без малого десяток лет занимала в нем должность технички.

Руководство Центра, в лице Риммы Ивановны Загидулловой, весьма ценило добросовестного сотрудника, днюющего и разве что не ночующего, на работе. Где в наше время найдешь техничку, которая рвется на работу, а не наоборот, исчезает, едва смочивши линолеум и помахав демонстративно лентяйкой. Поскольку Екатерина Ивановна жила рядом, она и днем частенько заскакивала проверить санитарно – гигиеническое состояние вверенного ей объекта.

Азамат, взглянув на часы (до вечернего приема граждан время еще оставалось), решил для очистки совести сегодня же поговорить и с Е.И. Мокровой, благо идти далеко не надо было.

Ивановна предпочитала выполнять свои должностные обязанности, то есть осуществлять основную уборку, в вечернее время: их беспокойный контингент, отзанимавшись в кружках (это после школьных-то занятий!), с дикими воплями вырывался на улицу и словно растворялся в воздухе. Руководители кружков тоже не задерживались в кабинетах – торопились по делам и домам. Никто не болтался под ногами, не топтался по вымытому полу, не бил друг друга пакетами со сменной обувью и не орал благим матом.

Сегодня, в четверг, вечерние занятия были только в двух кружках: у танцоров они заканчивались в шестнадцать тридцать, а у краеведов – в восемнадцать. До того, как уйдут танцоры, еще можно было успеть убрать пару кабинетов.

Но, положа руку на сердце, нужно заметить, что не только профессиональная добросовестность и склонность к тишине влекли женщину на любимую работу в тот час, когда там становилось малолюдно.

Сказать, что Бог наградил ее исключительным, даже для женщины, любопытством, значило ничего не сказать. Он наградил ее в таких пропорциях, что это уже было и не любопытство, а квинтэссенция оного, со временем выкристаллизовавшаяся в чистую жажду познания.

Каким-то образом, при вечной женской круговерти, она почти всегда была в курсе происходящих событий, касалось ли это мировой политики, жизни шоу-бизнеса или региональных проблем. И все же более узкой специализацией Катерины Ивановны был мониторинг жизнедеятельности Заречной, улицы, на которой она родилась, и где протекла ее жизнь.

Было ли это качество ее характера положительным или отрицательным, никто бы не взялся определить. С одной стороны, блудливый мужик, которому жена предъявляла неоспоримые доказательства измены («да тебя, козла, люди видели»), даже не мучился догадками, какие конкретно люди его видели. Пара – другая семей в результате этого всевиденья рассталась.

С другой стороны, не одна легкомысленная бабенка, проводив мужа в рейс или на вахту, мысленно представляла, как ее милый друг крадучись на рассвете покидает двор, а в щель забора за этим сечет бдительная Катька Мокрова (хотя Катька, как все нормальные люди, обычно ночью спала). Прикинув последствия, означенная бабенка от свидания отказывалась, и отсутствующий супруг от рогов был спасен. Вот только в этих случаях подвиг, так сказать, оставался безымянным.

Так что Катю ни разу за многие ее годы не назвали хранительницей семейного очага, доброй феей, а сплетницей и стервой – много раз. Но переделывать себя – тяжкий труд, тем более, если у человека такое желание отсутствует. Ничего плохого в своем стремлении знать все про всех она не видела и считала делом чести быть первой среди равных.

С годами интуиция ее развилась чрезвычайно, и способность предсказать какое-либо событие в жизни какой-то семьи заранее, казалась мистической. В своем хобби Катерина Ивановна достигла необычайных высот профессионализма.

Убирая первый кабинет, мельком взглянула она в окно на еще малолюдную улицу и сделала стойку: на любимовской лавочке рядом с Федькой – ракетчиком сидел полицейский, а Зинушка подпирала плечом калитку. Женщина прикипела к окну, но тут за спиной ее раздался голосок Юлечки – хореографа, которая убедительно просила произвести уборку в каморке, где хранились танцевальные костюмы. Добрые полчаса немножко гундосенькая Юлия Витальевна излагала Екатерине Ивановне свое видение процесса, а, главное, результата уборки. Пританцовывающая от нетерпения Ивановна клялась страшными клятвами сделать все сегодня же и именно так, как хотелось Юлии Витальевне («да уйдешь ты, наконец!», «такая молодая – и такая зануда!»). Наконец, Юлечку унесло, но обернувшаяся к вожделенному окну наблюдательница никого уже не увидела: объекты скрылись.

Наполовину управившись со своими обязанностями и проводив танцоров, Катерина Ивановна сочла, что заслужила небольшой перерыв перед последним рывком. Краеведы ушли вместе с танцорами – у них в плане значилась пешеходная экскурсия в центр города, в Братский сад к Вечному огню.

Подтащив к окну банкетку, Ивановна сбегала в кружок «Юный патриот», ранее носивший куда менее пафосное название: кабинет начальной военной подготовки. Достала ключ от замка, что висел на шкафе с муляжами автоматов, гранат и прочей военной бутафории, а также «ружьями» – пятью старыми пневматическими винтовками – открыла шкаф и вытащила бинокль.

Ничего шибко криминального в ее поступке не было. Потайное место для ключа они с руководителем кружка искали вместе, поскольку хоть изредка протирать от пыли весь этот арсенал приходилось ей.

И все же, техничка таилась и прислушивалась к любым посторонним шумам. Если бы кто-то ненароком застал ее сейчас за этим невинным занятием, это стало бы жестоким ударом по самолюбию, поскольку отчасти раскрыло бы секрет ее осведомленности.

Бинокль был настоящий, армейский. Поудобнее устроившись на банкетке, Ивановна вперила взор в происходящее за окном. Пока что там ничего особенного не происходило: жизнь родной улицы текла вяло, было малолюдно и тихо.

В свои шестьдесят пять Катерина Ивановна слабостью зрения не страдала и прекрасно обходилась без очков, тем более, что ни читать, ни вязать не любила. Но иногда в жизни Заречной случались какие-то события, возникали некие коллизии, которые невооруженным взглядом отследить было невозможно. По разным причинам – из-за дальности ли расстояния, из-за большого ли количества участников, когда за всеми не уследишь, или если участники стояли полуанфас – без бинокля было не обойтись.