Дядя Сэмми, отец, а теперь он сам — третий в семье, кто пострадал от аппендицита с перитонитом. Пока он валялся в больнице, то приходя в сознание, то снова проваливаясь в черное марево в течение последующих двух суток, было неясно, чью судьбу он разделит — дядину или отцовскую.

Его брат Хоуи прилетел из Калифорнии на второй день после операции, и когда он открыл глаза и увидел у своей постели крупную фигуру брата и посмотрел на его доброе, внушающее доверие лицо, на котором отражалось безмятежное спокойствие и радость встречи, он подумал: «Пока Хоуи здесь, я не умру». Брат склонился над ним, чтобы поцеловать его в лоб; и как только Хоуи присел на стул у больничной койки и взял его за руку, время остановилось, настоящее рассеялось, и больной снова превратился в маленького мальчика, охраняемого от страхов и бед великодушным старшим братом, который в детстве спал на соседней кровати рядом с ним.

Хоуи пробыл у него четыре дня. Когда-то за четыре дня он успевал слетать в Манилу, Сингапур и Куала Лумпур и вернуться обратно. Он начинал работать в компании «Голдман Сакс»[6]и быстро сделал карьеру, поднявшись от клерка, занимающегося рассылкой писем, до начальника отдела валютных продаж, и вскоре сам стал заниматься инвестициями и покупкой ценных бумаг. Теперь он посвятил себя скупке и продаже валюты на мировом рынке, работая с зарубежными корпорациями: виноделами из Франции, производителями фотоаппаратов в Западной Германии и изготовителями автомобилей в Японии, для которых он менял франки, немецкие марки и йены на доллары. Он много колесил по свету, встречаясь с клиентами и продолжая делать инвестиции в компании, которые считал надежными, и к тридцати двум годам уже сколотил свой первый миллион.

Отправив родителей домой отдыхать, Хоуи присоединился к Фебе и оставался с ним все самое тяжелое время после операции; он начал собирать вещи, только когда врачи его уверили, что кризис миновал. В утро перед отъездом Хоуи серьезно сказал ему:

— В этот раз ты отхватил очень хорошую девушку. Постарайся не испортить все, как всегда. Не дай ей уйти от тебя.

И радуясь тому, что сумел выжить, он подумал: есть ли на свете хоть один человек с такой неуемной жаждой жизни, как Хоуи? Наверно, мне повезло больше всех, потому что у меня есть такой брат!

Он провел в больнице тридцать дней. К нему приходили медсестры: славные, добросовестные молодые женщины с ирландским акцентом, у которых всегда хватало времени немного поболтать с ним, пока он проходил процедуры. Феба навещала его каждый вечер, сразу после работы, и даже ужинала у него в палате; он не мог представить себе, как он, в таком жалком состоянии, постоянно нуждаясь в посторонней помощи, обходился бы без нее. Хоуи не нужно было специально предупреждать его, чтобы он держался за Фебу: он и не собирался ее отпускать; более того, никогда еще он не был так уверен, что хочет остаться с женщиной навсегда.

Глядя в окно, он видел, как желтеют и опадают с деревьев листья: проходила неделя за неделей, кончался октябрь. Когда однажды хирург заглянул к нему в палату, он спросил:

— Когда вы меня выпустите отсюда? Я уже столько дней потерял: вся осень 1967 года прошла без меня.

Хирург, спокойно выслушав его сетования, с улыбкой ответил:

— Разве вы еще не поняли? Вы могли жизнь потерять.

Прошло двадцать два года. Двадцать два года, в течение которых он ни разу не жаловался на здоровье, и благодаря тому, что всегда был в отличной форме, он испытывал безграничную уверенность в себе. Двадцать два года враг по имени Болезнь не беспокоил его, и тревога не поджидала его в темном закоулке. Как-то он сказал, успокаивая себя, когда бродил вместе с Фебой под усыпанным звездами небом на острове Мартас-Винъярд: «Я буду думать о вечности, когда мне исполнится семьдесят пять».

Однажды августовским вечером 1989 года он внезапно почувствовал удушье — приступ начался в бассейне городского атлетического клуба, куда он заехал после больницы, где навещал своего умирающего отца, бывая у него ежедневно уже в течение целого месяца. Он вернулся из Нью — Джерси на полчаса раньше и решил окунуться, прежде чем вернуться домой, чтобы восстановить силы. Обычно он ходил в бассейн по утрам, где всегда проплывал не менее мили. Он практически не пил, никогда не курил, и вес его оставался стабильным — точно таким же, каким был в 1957 году, когда он вернулся домой после службы на флоте и начал работать в рекламном бизнесе. После случая с гнойным аппендицитом, когда перитонит едва не стоил ему жизни, он понял, что, как и все смертные, он может серьезно заболеть, но то, что человек, ведущий здоровый образ жизни и регулярно занимающийся спортом, может стать кандидатом на операцию на сердце, казалось ему абсурдом. Такого просто не могло быть.

Тем не менее он не смог даже доплыть до противоположной стороны бассейна, перекрыть короткую дистанцию, и вынужден был подобраться к бортику, где, зацепившись за выступ, замер, боясь шевельнуться, настолько тяжело ему было дышать. Он с трудом вылез из бассейна и, пытаясь успокоиться, сел на край, опустив ноги в воду. Он был уверен, что причиной удушья послужило беспокойство из-за состояния его отца, резко ухудшившегося за последний месяц. На самом деле ухудшилось его собственное здоровье, и когда он пошел к врачу, ЭКГ показала, что в его сердце произошли кардинальные изменения. Наблюдалась сильная закупорка главных коронарных артерий. Еще до наступления вечера он оказался на койке в кардиологическом центре Манхэттенского госпиталя, где вскоре ему вручили результаты ангиограммы, подтверждающей необходимость операции. В нос ему вставили трубки от кислородного баллона, на теле укрепили множество проводков, ведущих к кардиомонитору за его кроватью. Стоял только один вопрос: делать ли ему операцию прямо сейчас или можно подождать до утра.

Где-то посреди ночи его все же разбудили. Он увидел, что вокруг него столпились люди в белых халатах — врачи и медсестры, точно так же, как когда-то они сгрудились вокруг постели мальчика из его палаты, когда ему было девять. Все эти годы он жил, а маленький мальчик был мертв, и теперь он стал этим мальчиком.

Ему назначили какое-то внутривенное вливание, и он догадался, что врачи стараются предотвратить кризис. Он не понимал, что бормочут друг другу эти люди в белых халатах, а затем он, должно быть, заснул, потому что очнулся в тот момент, когда его на каталке уже везли в операционную.

Его нынешняя жена — третья и последняя — не имела никакого сходства с Фебой: она никогда не была помощницей в критической ситуации. Утром перед операцией она шла рядом с каталкой, заливаясь слезами и ломая руки, что отнюдь не вселяло в него бодрость. Не выдержав напряжения, она в конце концов воскликнула:

— А как же я?!

Его жена была слишком молода и неопытна — на ее долю пока не выпадало тяжких испытаний, и, возможно, она хотела сказать что-то совсем другое, но он воспринял ее слова так, будто она не знает, что с ней будет, если ему не удастся выжить.