Со стороны института на меня пытались навесить общественные нагрузки, заставляли ходить на политучебу и выполнять поручения комсомольской организации. Так как они покушались на мое личное время, я всячески старался избегать подобных поручений, но при этом нередко было смешно, когда я читал очередной плакат-объявление, в этот раз зовущий на собрание в поддержку угнетенных народов Африки. Я уже был на полпути к выходу, как мне дорогу перегородила Маруся Стрекалова, краснощекая, пышная телом, секретарь нашей комсомольской организации.

– Звягинцев, ты куда направился?!

– На тренировку.

– Как ты можешь свои личные интересы противопоставлять общественным! Каждый советский студент должен осудить звериную сущность капиталистического отношения к угнетенным народам Африки! Или ты, Звягинцев, другого мнения?!

– Ты мне лучше, Маруся, скажи другое: ты хоть одного живого негра видела?

– Нет! Но это не значит, что я не должна бороться за их свободу и независимость! И скажу тебе прямо, Звягинцев, как комсомолец комсомольцу, от твоих слов попахивает гнилым индивидуализмом! Мне уже не раз докладывали, что ты нередко избегаешь общественных мероприятий и отказываешься от нагрузок! Ты комсомолец, Звягинцев, и живешь в советском обществе! Ты не можешь…

Я не стал ничего говорить, а вместо этого быстро и неожиданно протянул руку и легонько ущипнул ее за крупную грудь, которая просто распирала ее кофточку, при этом был готов отскочить, если она попытается ударить меня, но вместо этого она неожиданно ойкнула и густо покраснела. Воспользовавшись замешательством девушки, я быстро обошел ее и продолжил свой путь. После этого случая Маруся на ближайшем собрании поставила вопрос о моем махровом индивидуализме, и мне стало понятно, что от меня просто так не отцепятся, после чего я принялся изображать активную деятельность. Все это заставило меня задуматься о том, что необходимо найти более спокойное место для проживания, но самый лучший вариант: снимать комнату или квартиру, что в перенаселенной Москве обходилось очень дорого.

«Пора искать способ для получения денег, – решил я. – Причем не откладывая».

Всю первую неделю гулял по Москве. Город казался… Нет, не чужим, но очень непривычным для моего глаза. Много старых домов с обвалившейся лепкой и потрескавшимися стенами, церквушки, превращенные в мастерские; угловатые и скучные, словно по линейке выстроенные стояли современные здания. На улицах было непривычно мало транспорта, зато они были полны народа. У магазинов покупатели звенели молочными бутылками и металлическими бидончиками, из дверей вкусно пахло свежим хлебом, а витрины были заставлены пирамидами консервных банок. Странно и непривычно смотрелись деревянные кабинки телефонов-автоматов и тележки с мороженым. И опять плакаты. Они были повсюду. Нередко с ликом Сталина. Их можно было найти почти во всех витринах магазинов, причем все они были отобраны строго по тематике. На продовольственном магазине красовался плакат, на котором седоусые колхозники вручали вождю плоды своего труда, снопы пшеницы и корзины с фруктами. Промторг был украшен плакатом, где вождь ласково улыбался детям, а в витрине книжного магазина великий мыслитель склонился над столом с ручкой в руке, где фоном была обложка книги «Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Сборник избранных статей и речей». Разбавляла изобилие ликов всенародного вождя реклама, приглашающая есть крабов, покупать облигации государственных займов и туалетное мыло «Рекорд».

«В сберкассе денег накопила – путевку на курорт купила», – повторил я про себя слоган рекламы, висящий на стене дома, мимо которого сейчас проходил. На большом плакате была нарисована женщина с довольным лицом и со сберкнижкой в руке, а за ее спиной красовался кусок черноморского побережья.

«Насчет денег… надо серьезно подумать, – в который раз я вернулся к этому больному для меня вопросу. – То, что нам дают в студенческой столовой, едой можно назвать с большой натяжкой. Мне лично, чтобы запихнуть в себя их обед, надо три дня поголодать. Не меньше. Только как быть с деньгами?»

Планы, как добыть деньги, у меня были, причем конкретные, только вот время для осуществления моих проектов еще не настало. Дело в том, что, работая в Госархиве МВД, я иногда держал в руках уголовные дела и, естественно, время от времени заглядывал в них. Всю эту информацию, которая осталась в памяти, я около недели перекладывал на бумагу, потом долго и тщательно сортировал. Из всех этих обрывков мне удалось собрать три эпизода, которыми я мог воспользоваться, вот только первый из них станет возможным 4 декабря 1940 года, а другие и того позже. Был у меня еще один привлекательный и простой способ разжиться деньгами. Взять на гоп-стоп инкассатора.

Так как официальная идеология страны Советов гласила, что преступность порождается социальными условиями, которых при Советской власти нет, а значит, с ней вот-вот будет покончено, ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах – нигде не упоминалось о работе милиции. Да и чего о ней писать, если в советском обществе остались только хулиганы, дебоширы и пьяницы: наверное, поэтому по городу так спокойно сновали между отделениями госбанков и предприятиями инкассаторы, имея в кобуре револьвер, а за спиной мешок денег.

«Прямо как Дед Мороз с мешком, виноват, портфелем, полным подарков, – подумал я, глядя вслед невысокому полному мужичку в очках, шляпе и револьвером на боку, который пару минут назад вышел из отделения госбанка и сейчас неторопливо шел в свою организацию с набитым деньгами портфелем. – Ладно. Это пока не критично. Есть и другие дела».

Несмотря на свое язвительное отношение к окружающей меня реальности, я уже несколько раз приходил на Красную площадь, смотрел на красный флаг, на высокие стены и окна дворца, возвышающиеся над зубчатой стеной, и думал о том, что можно сделать в этой ситуации.

«Война неизбежна, но есть время хоть частично исправить последствия ужасной катастрофы. Попробовать пробиться к Сталину?»

Эта мысль мелькала у меня не раз, но реального воплощения так и не получила по ряду причин. Из того, что мне довелось видеть и слышать в этом времени, нетрудно было сделать кое-какие выводы, проанализировав которые, можно получить возможный вариант исхода подобной встречи. Предположим, что я попаду на прием к высшему руководству и расскажу историю развития государства строителей коммунизма. Предположим, что мне поверят. Вот только какому из партийных бонз сможет понравиться этот рассказ? Тут и сейчас за менее крамольные высказывания дают десять лет лагерей, да еще без права переписки. Да что там далекое будущее?! Если им рассказать правду о войне, которая через год начнется, то меня через пять минут расстреляют, потом выкопают и снова расстреляют. Единственный шанс что-то исправить в этой ситуации – это только личный разговор со Сталиным. Только он все решал в этой стране. Если он и поверит мне, то постарается получить информацию лично для себя, чтобы в дальнейшем использовать к своей выгоде. Да и зачем великому вождю и учителю народов человек в его окружении, который знает больше него? После того как источник информации иссякнет, он станет ненужен. Это логично, а главное, правильно. Ведь если я останусь в живых, автоматически расширится круг людей, знающих о пришельце из будущего, со временем этот круг будет становиться все шире и шире, а значит, в народ может просочиться вредная для него информация, идущая вразрез с линией правящей партии.