— А… — Он безнадежно махнул рукой. — Не смотрите на меня. Я знаю, что выгляжу как кусок дерьма.

— Ну что вы… — неуверенно пыталась опровергнуть его слова Анна.

— Не спорь! Я — кусок дерьма. А гребаные французишки всегда выглядят на «отлично». Провалитесь вы все…

Анна не знала, что сказать.

— Вот… Значит, я не ошибся. Это Анна Люки-кези. — Он презрительно скривил губы. — И муж у тебя Джо Люки-кези. Повезло ему. Здорово повезло. Слышь, может, потрахаемся?

— Джон, что ты такое говоришь!

— Что говорю, то и говорю. Ну так как?

— А где твоя жена? — спросила Анна.

— Все еще торчит в Австралии. А меня выкинула оттуда. Не поверишь — бросила к чертям собачьим. Так я и торчу тут, вдвоем со своей мамашей. Кочерга старая, надоела. Во-он там живем, на холме. — Он выбросил в сторону руку. — Она хочет фруктовый сад разводить. На хрен мне сдался ее сад?..

— Пока, Джон. — Анна повернулась и зашагала прочь.

— Ты отличная баба, Анна. И задница у тебя отличная! — крикнул он ей вдогонку.

Анна вся дрожала. От волнения руки у нее тряслись, лицо горело.

Но Джон снова появился, на этот раз перед ней. Возник внезапно, словно из ниоткуда. Он сгреб ее в охапку и, обдавая тяжелым запахом лука и виски, прижал к церковной ограде. Одежда его воняла рыбой. На щеке виднелся небольшой шрам. Анна оперлась об ограду и с силой оттолкнула его от себя.

— Джон, иди домой и проспись.

— Ну ты и стерва. Всегда была стервой. Не хочешь со мной потрахаться…

Она молча посмотрела ему в лицо и не увидела там даже следа того Джона, которого когда-то любила.

Стингерс-Крик, Северный Техас, 1978 год

— Да не укусит он тебя, не укусит, Дюк. Его клюва можешь не бояться. Бойся лап, он когтями может будь здоров как оцарапать — на всю жизнь шрамы останутся. Когти — главное его оружие. Он твою тощую ручонку лапами так сдавит — черта с два вырвешься.

Дюк хмуро посмотрел снизу вверх на смеющееся лицо дяди Билла и не понял — шутит он или нет.

— Не волнуйся, малыш. Соломон — умный, он тебя не тронет. Ты же кормишь его. Он понимает, кто его друг, а кто — враг. К тому же если он только попробует тебя схватить, я его тут же пристрелю.

— Нет, не убивай его, дядя Билл. Не нужно. Я запрещаю.

— Хорошо, хорошо… — Он рассмеялся и потрепал племянника по голове. Затем чуть поднял ту руку, на которой сидел ястреб, снял с его лап путы и подбросил вверх. Освобожденная птица взмыла вверх, полетала немного и плавно опустилась на ветку стоящего неподалеку тополя.

— Слушай, Донни, — Билл, улыбаясь, обратился к другу своего племянника, — сходи за ястребом, а то, похоже, Дюк его еще немного побаивается.

От злости глаза Дюка сузились, а лицо покраснело. Он бросился к Донни и, вцепившись в рубашку, повалил на землю и сам упал. Поднимаясь, он прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Дюк Роулинз никогда и ничего не боится.

— Отлично, Дюк. Только действуй спокойнее, понял? Осторожнее, не свались, а то он тебе всю руку располосует. Донни, ты-то как там, в порядке?

— Нормально, — буркнул мальчик.

Дюк отряхнул джинсы, взял протянутую ему дядей кожаную перчатку и натянул ее на руку. Билл положил ему на ладонь кусок сырого мяса, достав его из висевшей у него на боку холщовой сумки. Мальчик сжал его большим и указательным пальцами.

— Ну давай иди, — легонько подтолкнул его Билл. — Вставай под дерево так, чтобы он тебя видел, вытягивай руку — ту, что в перчатке, — поверни ее локтем вверх и жди, когда он на него сядет.

Ждать пришлось не больше пары минут. Соломон взмахнул крыльями и опустился Дюку на руку, одновременно вцепившись клювом в мясо.

— Теперь покажи ему другую руку, пустую, а то он будет думать, что у тебя еще есть мясо, — скомандовал Билл.

Мальчик поднял чуть дрожащую левую руку и раскрыл ладонь.

— А сейчас осторожно берись за путы на его лапах, чтобы не улетел.

Дюк чуть замешкался, ястреб захлопал крыльями, но взлететь не смог — мальчик успел крепко схватить пальцами путы.

— Отлично, Дюк, отлично. А теперь отпусти его. Помнишь, как я это делал?

Мальчик кивнул, отпустил путы и слегка подкинул ястреба. Тот взмахнул крылом и снова опустился на тополь.

Билл направился к врытой в землю наклонной жерди, на которой сидела самка.

— Ну что, Шеба, давай-ка и мы полетаем. — Он отпустил ее, та замахала крыльями, взлетела невысоко и сразу же опустилась на другой тополь. Едва усевшись, она сразу же начала вращать головой из стороны в сторону.

— Вот так они и живут, вечно смотрят туда-сюда, вечно чего-то ждут, — задумчиво произнес Билл, переводя взгляд с Соломона на Шебу.

Вдруг Соломон спрыгнул с ветки, распахнул крылья, снизился и быстро полетел над землей. Мальчики смотрели ему вслед. Затем снова раздался треск крыльев, и Шеба последовала за Соломоном.

— Побежали за ними! — крикнул Билл, махнув мальчикам рукой. — Они явно кого-то увидели.

— А ты как узнал? — спросил Донни.

— По полету. Вырастешь — поймешь, что о ястребе можно многое узнать по его полету, — на бегу скороговоркой ответил Билл.

Они добежали до небольшой открытой поляны, покрытой высохшей травой, и сразу же увидели в центре ее мечущуюся из стороны в сторону куропатку.

— А, так вот за кем они погнались, — сказал Билл. — Ну, теперь ей конец. Они от нее не отстанут, пока не убьют. Одним словом — хищники.

Соломон не успел схватить добычу, куропатка сделала отчаянный рывок к краю поляны, туда, где росло несколько мескитовых деревьев, резко остановилась. Ястреб перелетел через нее, не успев изменить курс, и взлетел на дерево, почти к самой макушке. Но Шеба, летевшая не за куропаткой, а перпендикулярно ей, камнем упала на нее, как только та замерла, и впилась в ее тело. Спустя секунду с ветки сорвался Соломон и рухнул на голову куропатке.

— Ну вот и все. Джекилл и Хайд сделали свою работу. Минуту назад они парили в воздухе, разглядывая мир, а потом — хвать! — и разорвали часть его в клочья. Вон смотрите, как они помогают друг другу. — Билл махнул рукой, показывая на ястребов. — Да, что ни говори, а убивать они умеют.

В баре «Амазонка» Ванда Роулинз считалась звездой. Его завсегдатаи, беззубые пьяницы, никогда не выезжавшие дальше полицейского участка, могли поклясться, что лучше красотки нет даже на самом Бродвее. «Ох, хороша сучка», — приговаривали они, разглядывая Ванду. В таком захолустье, как Стингерс-Крик, на танцовщицу даже такого невысокого класса смотрели как на подарок судьбы. Но через десяток лет, когда груди Ванды обвисли и сморщились, она превратилась в то, что называется «на безрыбье». За десять долларов она могла поработать рукой, за двадцать — неподвижно полежать несколько минут, а за двадцать пять подставить рот. Она никому не отказывала — есть «кокс», так хоть с пятницы до понедельника делай с ней что хочешь. Ее сынишка Дюк равнодушно смотрел на проделки своей мамаши, но только один из ее постоянных поклонников вызывал у него острое чувство страха. Дюку тогда было восемь лет. Рядом с ним Ванда выглядела как столетняя старуха — худущая, кожа да кости, лицо в морщинах.