— Не думай об этом!

Он поворачивается ко мне.

— Ты тоже не думай. Прикрой другим Шумом, ясно? Спрячь. Спрячь как можно дальше!

Он хватает меня за плечи и стискивает так крепко, что кровь начинает стучать в голове еще сильней, чем раньше.

— Да что стряслось? — не понимаю я.

— Ты шел домой через город? — спрашивает Киллиан.

— Конечно, через город! Другой дороги вроде не проложили, — огрызаюсь я.

Лицо у Киллиана становится жестоким, но не потомушто он злится на меня, а потомушто ему страшно. Я слышу его страх — он похож на громкий крик в Шуме. На меня уже не орут за словечки вроде «черт» и «клятый», и оттого мне становится еще больше не по себе. Манчи лает как ненормальный: «Киллиан! Тихо! Черт! Тодд!», — но его даже не думают успокаивать.

Киллиан смотрит на Бена.

— Действовать надо сейчас.

— Знаю.

— Что стряслось?! — повторяю я очень громко. — Что вы задумали? — Я скидываю руки Бена и смотрю в упор на них обоих.

Они снова переглядываются.

— Тебе надо бежать из Прентисстауна, — говорит Бен.

Я перевожу взгляд с одного на другого, но в Шуме обоих ничего нет, кроме общего беспокойства.

— Что значит бежать? Куда? — вопрошаю я. — В Новом свете нет других городов!

Они опять переглядываются.

— Да хватит уже! — не выдерживаю я.

— Ну все, идем, — говорит Киллиан. — Мы собрали тебе сумку.

— Когда вы успели?!

Киллиан обращается к Бену:

— Времени совсем мало.

А Бен отвечает:

— Он может пойти вдоль реки.

Киллиан:

— Ты же знаешь, что может случиться.

Бен:

— Это не меняет наших планов.

— ЧЕРТ, ДА ЧТО ПРОИСХОДИТ?! — ору я, только слово выбираю другое, так? Потомушто происходящее просит другого слова, покрепче. — КАКОГО ЕЩЕ ПЛАНА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Но они по-прежнему не думают меня ругать.

Бен понижает голос, и я вижу, как он пытается привести в порядок свой Шум.

— Помни, это очень и очень важно: не смей думать о том, что случилось на болоте.

— Почему? Спэки вернулись и хотят нас убить?..

— Не думай об этом! — обрывает меня Киллиан. — Спрячь как можно дальше, забудь и не думай, пока не уйдешь далеко-далеко от города, где тебя никто не услышит. А теперь за мной!

И он бросается к дому — бежит, понимаете, бежит со всех ног.

— Пойдем, Тодд, — говорит Бен.

— Никуда я не пойду, пока вы мне все не объясните!

— Всему свое время. — Бен берет меня за руку и тащит за собой. — Объяснения получишь позже. — В его голосе столько грусти, что я больше не могу сопротивляться и просто спешу за ним к дому. За моей спиной лает во всю глотку Манчи.

Наконец мы добираемся до дома, и я жду, что…

Не знаю, чего я жду: увидеть, как из леса выходит армия спэков? А им навстречу люди мэра Прентисса с ружьями?.. В Шуме Бена и Киллиана ничего не разобрать, мои собственные мысли кипят, как вулкан, да вдобавок Манчи никак не заткнется — разве можно соображать в таком гвалте?

Но там никого нет. Только наш дом, самый обыкновенный фермерский дом. Киллиан влетает на кухню через черный ход, мчится в комнату для молитв, которой мы никогда не пользуемся, и начинает отдирать половицы. Бен идет в чулан и набивает тряпичный мешок сухофруктами и вяленым мясом, потом переходит в ванную и бросает в тот же мешок маленькую аптечку.

А я просто стою, как дурак, и не понимаю, что, черт побери, творится.

Вы, верно, подумали: как ты можешь не знать, если каждый день, каждую минуту своей жизни ты постоянно слышишь мысли этих двоих? Вапщем, в том-то вся штука. Шум — это шум. Лязг, грохот, да еще вперемешку со звуками, мыслями и образами. В нем сложно что-либо разобрать. Умы мужчин — как захламленные чуланы, а Шум — что-то вроде живого, дышащего воплощения этого хаоса. Это одновременно и правда, и вымысел, и фантазии, и страхи… Сначала Шум говорит одно, а в следующий миг совсем другое, и хотя где-то есть истина, как можно отличить ее от остального, когда на тебя валится все сразу?

— Никуда я не пойду, — говорю я, пока они собираются. Ноль внимания. — Не пойду, слышите! — повторяю я, но Бен только проходит в комнату для молитв, чтобы помочь Киллиану с половицами. Они находят то, что искали, и Киллиан вытаскивает из-под пола рюкзак — мой старый рюкзак, который я потерял несколько лет назад. Бен открывает его, заглядывает внутрь, и я успеваю разглядеть какую-то одежду и…

— Это что, книга? — спрашиваю я. — Их же давным-давно приказали сжечь!

Они по-прежнему не обращают на меня внимания, и воздух как бутто останавливается, когда Бен достает из рюкзака книжку. Это не совсем книга, а что-то вроде дневника в кожаной обложке. Бен листает страницы: они кремового цвета и сплошь исписаны мелким почерком.

Бен бережно закрывает дневник, убирает в пакет и прячет в рюкзак.

Они с Киллианом поворачиваются ко мне.

— Я никуда не пойду.

Раздается стук в дверь.

На миг мы все замираем. Манчи столько всего хочется пролаять, что какоето время он не издает ни звука, а потом наконец выдавливает: «Дверь!» Киллан одной рукой хватает его за ошейник, а второй затыкает пасть. Мы все переглядываемся, не зная, что делать дальше.

В дверь опять стучат, и чей-то голос громко произносит:

— Я знаю, что вы дома!

— Черт, — выдыхает Бен.

— Гаденыш Дейви Прентисс, — роняет Киллиан.

К нам пожаловал мистер Прентисс-младший, человек закона.

— Думаете, я не слышу ваш Шум? — говорит мистер Прентисс-младший через дверь. — Бенисон Мур. Киллиан Бойд. — Голос на секунду умолкает. — Тодд Хьюитт.

— Вот и спрятались, — говорю я, складывая руки на груди. Происходящее меня все еще бесит.

Киллиан и Бен снова переглядываются, потом Киллиан отпускает Манчи, велит нам обоим не двигаться и идет к двери. Бен запихивает мешок с едой в рюкзак и крепко завязывает. Отдает мне.

— Надевай, — шепчет он.

Сперва я отказываюсь его брать, но Бен повелительно указывает на рюкзак, и я неохотно закидываю его за спину. Весит он целую тонну, не меньше.

Киллиан открывает входную дверь.

— Чего тебе, Дейви? — слышим мы.

— Для тебя я шериф Прентисс, Киллиан, — говорит мистер Прентисс-младший.

— Мы тут обедаем, Дейви. Зайди позже.

— Нет уж, дело срочное. Мне надо потолковать с юным Тоддом.