— Думал, ты что-то можешь прояснить. Зачем же я тебя притащил на Рай? Чтобы ты только ахал и блевал?

— Я не блевал.

— Но собирался. Честно говоря, я сильно разочарован.

— Я тоже. Мне надо зайти в бар и выпить.

— Пей, — милостиво разрешил полицейский. — Ты же не арестованный. Но выпивка за твой счет. И еще вопрос… — Дерпфельд чувствовал, что свидетель сейчас мягче воска и не торопился выпускать добычу. — Как у Кормана было со здоровьем? Какие-нибудь хронические заболевания?

— Никаких… Насколько я знаю, конечно. Были травмы… В экспедициях всегда что-то случается… Но он тут же о них забывал. Впрочем, у него не было ничего серьезного. — Археолог напряг свою генетически уплотненную память. — Если не считать случая в замке Семи башен. Кормана завалило в подземелье и раздробило ногу. Доктор Ежевикин его заштопал. Симпатичный такой старикан. У него был один недостаток: он все время поучал нас по всем вопросам.

— Вы брали с собой доктора? В экспедицию — доктора?.. Это же безумные бабки!

— Доктор Ежевикин — искатель приключений. Как я, как Корман. Ездил, так сказать, из любви к старине.

В первые дни знакомства профессор Рассольников считал Кормана чистым служителем чистой науки — точной копией образа сумасшедшего ученого. Образа, который уже более десяти веков не сползает с экранов компов, годографов и с электронных страниц упрямо не желающих умирать книг. У Кормана никогда не было дома ни на одной из самых захудалых планет, он таскал свой старенький научный комп в кейсе, ел что попало, и даже к женщинам был равнодушен. В том смысле, что Фред не делал различия между живыми женщинами и андроидами для сексуальных услуг. Но однажды Корман признался Платону — кажется, они выпили тогда изрядно после провала очередной экспедиции — так вот, дилетант Корман признался своему другу профессору Рассольникову, что мечтает стать богачом. Да, да, очень-очень богатым. Галактическим миллиардером. И когда-нибудь на какой-нибудь планете он отыщет такое…

Что именно он должен отыскать, Фред не сообщил, многозначительно замолчав на полуслове. Но, видимо, знал, что искать, если в свадебное путешествие отправился на Райский уголок. Тогда к словам приятеля Платон отнесся, как к очередной шутке. Но, видимо, это был тот единственный случай, когда Фред говорил серьезно.

Все это обдумывал Атлантида, заказав порцию «Черной собаки» в баре. Великолепная золотая текила, кока-кола без химического привкуса, кубики льда и настоящая вишенка. О цене лучше не спрашивать. Профессор пил в одиночестве — Дерпфельд отправился в полицейский участок. В баре царил полумрак, лишь столик светился. Постояв несколько минут, пока играла тихая музыка и кружились под потолком разноцветные светильники, столик медленно поднялся в воздух и поплыл на улицу, как будто ему надоели отделанные темными панелями стены, зеркальный пол и низкий потолок. Стул с Платоном последовал за столиком. Их что-то связывало — программа чипа или дружественная паутина. Биосистемы обычно надежнее, но профессор предпочитал добрую старую электронику. И стол, и стул выплыли в синее небо так плавно, что из бокала не пролилось ни капли. Столик со стулом скользнули меж пышных макушек местных пальм и опустились возле бассейна с изумрудной водой. Полупрозрачная раковина шезлонга парила в полуметре над песочным напылением дорожки.

Сидящая в шезлонге женщина улыбнулась Платону.

Как описать ее красоту? Своеобразная? Необыкновенная? Поразительная? Роскошная? Ни один эпитет не подходил. Все вместе слишком перегружали образ. Нарисовать, изваять — вот первое, что приходило в голову при виде этого тела. А потом — приступ отчаяния — не суметь. И никто не сумеет. Тут нужен Фидий или Лисипп. Все лини, все формы безупречны. В каждом изгибе плавность. Веки не просто прикрывали глаза, они их обводили, прочерчивая контур — никогда профессор прежде не видел таких глаз. Тонкие лепестки ноздрей были созданы резцом скульптора — иначе не скажешь. Такой овал лица бывает лишь у очень юных особ. А губам не нужен контурный карандаш, сама природа обвела контур этого рта. Брови не требовали ни коррекции, ни подкрашивания — линия была идеальной — волосок к волоску. Серебристая чешуя напыленного купальника прикрывала тело незнакомки до колен. Но сквозь прозрачную чешую можно было разглядеть и розоватые холмики сосков, и темный треугольник внизу живота. Линии ее тела были так же идеальны, как и лицо. И никакой искусственности. Ноги длинные, но длина соразмерна с телом; талия тонкая, но не кажется перетянутой невидимым шнурком; груди упруги, но не напоминают втиснутые под кожу теннисные мячи.

Красавица меланхолически отколупывала чешуинки купальника и бросала их в воду. При этом время от времени она проводила рукой между ног, но этот жест не выглядел вульгарным — при ее красоте позволительно было делать все.

— Платон Атлантида, — представился археолог и слегка приподнял шляпу. При этом он не мог оторвать взгляда от роскошных золотых волос незнакомки — после купанья они немного спутались, их кольца завились в беспорядке. Невольно хотелось запустить пальцы в эти пряди…

Несколько секунд она его внимательного разглядывала. Разумеется, она заметила все, и то, что костюм слегка помят, и цветок кактуса в петлице, и дурацкий лимон на шее.

— Я слышала о тебе, и слышала что-то очень хорошее. Но что — не помню… — она разыгрывала дурочку, и ей это шло. — Или я слышала о каком-то другом Платоне?.. Впрочем, неважно! Как ты относишься к платонической любви, Платон?

— Равнодушен…

— Разве ее нет?

— Под платонической любовью философ Платон имел в виду любовь мужчины к мужчине, которая не заканчивается физической близостью. Так что я отношусь к подобным эмоциям равнодушно.

— Елена, — представилась она. И замолкла многозначительно, ожидая, что он воскликнет: «Елена Прекрасная!» Но он промолчал. И этим немного разочаровал ее и озадачил. — Елена Корман, — добавила она. — Молодая вдова. — И при этом ни на секунду не омрачилась. — Мы недавно поженились с Альфредом.

Она? Дерпфельд сказал, что Корман женился… Но… эта красавица… Невероятно… Такая красотка подошла бы для молодого галактического миллиардера. Ясно, что она знала себе цену — тут уж сомнений никаких. И вдруг эта Елена рядом с худым угловатым Корманом, страдающим хроническим безденежьем — самым страшным заболеванием нашего мира.

— Поздравляю… — проговорил Платон хриплым голосом… И не отрываясь, смотрел на серебристый купальник. Все меньше и меньше оставалось на нем чешуинок. Тут только сообразил, что с венчанием поздно поздравлять.

— С чем поздравляешь? С вдовством? — усмехнулась Елена. Зубы ее были белым-белы. Казалось, они светятся.

— Поздравляю себя с тем, что увидел вас, — вывернулся профессор Рассольников.

— А-а… — она одобрительно махнула ресницами. Улыбка дрогнула в уголках губ. Еще одна чешуинка купальника полетела в изумрудную воду.

Платон решил не задавать лишних вопросов. Не испытывал желания. Пусть Дерпфельд допрашивает Елену Прекрасную. А он…