– Сколько именно?

Ласдун ищет ответ на странице, скользя пальцем по строчкам.

Социальный работник, покашливая, склоняется к Айрис.

– Полагаю, шестьдесят лет, Питер, или около того…

– Шестьдесят лет? – Айрис почти кричит. – Здесь? Да что с ней такое?

На этот раз оба ее собеседника погружаются в лежащие перед ними документы. Айрис вытягивает шею. Она довольно хорошо читает перевернутые вверх ногами тексты.

«Расстройство личности, – расшифровывает она, – биполярное, электросудорожное…» Заметив ее взгляд, Ласдун захлопывает папку.

– В «Колдстоуне» Юфимию осматривали и диагностировали несколько… профессиональных медиков. Достаточно отметить, мисс Локхарт, что мы с коллегой работали с Юфимией в рамках нашей недавней программы реабилитации. Мы утверждаем, что это очень спокойная пациентка, у нее не возникнет проблем с общественной реабилитацией и успешной интеграцией в общество.

Он улыбается, по его мнению, весьма сочувственно.

– А я полагаю, – отвечает Айрис, – что ваше решение, конечно же, ни в коей мере не зависит от того, что это учреждение закрывают, чтобы продать землю, на которой стоит здание?

Ласдун перебирает шариковые ручки в стакане, вытаскивает две, кладет их на стол, потом ставит обратно.

– Это, конечно же, отдельная проблема. У нас к вам один вопрос… – Он снова по-волчьи ей улыбается. – Вы готовы ее забрать?

– Как это – забрать? – Айрис хмурится.

– Забрать. Обеспечить ей жилье.

– Вы хотите сказать… поселить ее в моем доме? – в ужасе спрашивает Айрис.

Он поводит плечами.

– Там, где вы сочтете возможным…

– Я не могу, – отвечает Айрис. – Не могу. Мы с ней никогда не встречались. Я ее не знаю. Я не могу.

Он устало кивает:

– Понимаю.

На противоположной стороне стола куратор собирает бумаги в стопку. Питер Ласдун стряхивает с папки пылинку.

– Что ж, благодарю, что уделили нам время, мисс Локхарт.

Он пропадает из виду, поднимая что-то с пола. Когда он выпрямляется, Айрис видит у него в руках другую папку, с другим именем.

– Если в будущем нам потребуется ваше мнение по каким-либо вопросам, мы с вами свяжемся. Вас проводят. – И он указывает на стол регистратора поодаль.

Айрис подается вперед, не вставая со стула.

– И что? Это все?

Ласдун разводит руками:

– Обсуждать больше нечего. Моя работа, как представителя больницы, состоит в том, чтобы задать вам вопрос, на который вы только что ответили.

Айрис поднимается, теребя застежку сумки. Отворачивается и шагает к двери. И останавливается.

– Можно мне с ней встретиться?

Куратор хмурится. Ласдун отвечает Айрис непонимающим взглядом:

– С кем?

Он уже сосредоточился на следующем деле, готовится к встрече с другими не желающими взваливать на себя обузу родственниками.

– С Юфимией.

Он сжимает переносицу и подносит к глазам часы на запястье. Смотрит в глаза куратору. Она молча пожимает плечами.

– Почему бы и нет? – со вздохом отвечает Ласдун. – Я попрошу кого-нибудь вас проводить.

Эсме одолевают тяжелые мысли. Думать трудно. Думает она вообще редко. Но сегодня мысли пришли, сегодня она видит Хьюго. Замечает краем глаза, как малыш ползет в тени за дверью, прячется под кроватью. Она слышит его тоненький голос, когда ножка стула скребет по полу.

За столом на другом конце комнаты женщины играют в снап. Перекрывая шелест и пощелкивание карт, шуршит вентилятор с лопастями из мореной древесины, который крутился под потолком детской. Толку от него, конечно, не было. Болтался в тяжелом воздухе, как чайная ложка в чашке горячего чая, прямо над ее головой, размешивая жар в комнате, а Эсме покачивала над колыбелькой бумажную птицу.

– Смотри, Хьюго!

Птица спикировала к малышу и вернулась на верхнюю перекладину кроватки. Он даже не попытался схватить игрушку. Эсме поднесла птичку еще ближе, к самому его лицу.

– Хьюго, смотри – птичка!

Хьюго проследил за игрушкой глазами, а потом всхлипнул, отвернулся и засунул в рот большой палец.

– Он хочет спать, – сказала Джамила с другого конца комнаты, развешивая выстиранные подгузники. – И его лихорадит. Наверное, зубки режутся. Поиграй в саду.

Эсме пробежала мимо пруда, рядом с которым покачивался пустой гамак, мимо поля оранжевых цветов, мягким покрывалом раскинувшихся под баньяном. Пробежала, перепрыгивая через кольца, по лужайке для крокета, потом по тропинке сквозь кусты. Она перескочила через забор и остановилась. Закрыла глаза, затаила дыхание и прислушалась.

Вот оно. Плач, тихий плач каучуковых деревьев, отдающих по капле сок. Как будто далекий шелест листьев или потрескивание насекомых. Она уверяла Китти, что слышит, как сок выступает на коре деревьев, но сестра только недоверчиво приподнимала брови. Эсме покрутила головой, не открывая глаз, и прислушалась к плачу деревьев.

Она открыла глаза. Взглянула на солнечный свет, расщепленный ветвями и листьями и заново собирающийся в пятна на земле. Посмотрела на глубокие витые щели в коре деревьев и помчалась обратно, через забор, через лужайку для крокета, вокруг пруда. Эсме переполняла радость – родители уехали, можно бежать всю дорогу до самого дома.

В маленькой гостиной она завела граммофон, погладила бархатные шторы, переставила на подоконнике фигурки слоников. Потом открыла мамину шкатулку для рукоделия и внимательно рассмотрела разноцветные шелковые нитки. Эсме скатала ковер и долго скользила по деревянному полу в одних чулках. Оказалось, что можно прокатиться от самого сундука до шкафчика с напитками. Она отперла стеклянную дверцу и достала книги в кожаных переплетах, вдохнула их аромат, погладила позолоченные страницы. Открыла пианино и сыграла великолепные глиссандо вверх и вниз по клавиатуре. В родительской спальне покопалась в материнских драгоценностях, сняла крышку с пудреницы и слегка коснулась пуховкой щек. Из овального зеркала на нее смотрело по-прежнему веснушчатое лицо, и все так же торчали во все стороны непокорные пряди.

Эсме отвернулась, забралась на полированную спинку родительской кровати, вытянула руки и упала. Матрас устремился ей навстречу – бух! Одежда раздулась, локоны разлетелись. Еще немного полежала там, растрепанная, в измятом платье. Потом прикусила ноготь и нахмурилась. Она что-то почувствовала.

Эсме села, перебралась на спинку кровати, встала, раскинув руки и закрыв глаза, и снова упала на матрас. Вот оно. Опять. Едва заметная боль, чувствительные точки на груди, странная, острая боль. Эсме перекатилась на спину и взглянула на свое тело. Под белой тканью свободного платья все было по-прежнему. Эсме подняла руку и прижала ее к груди. Боль разошлась кругами, как волны на пруду. Она села, встретилась с собой взглядом в зеркале и увидела свое раскрасневшееся, удивленное лицо.