с чего я сегодняшний разговор начал? Кстати, всех касается, господа министры: вспоминайте!

— С налога на землю, Ваше Величество! — мгновенно выдает Бунге.

— Ошибаетесь! Я потребовал справедливости!

Наконец, через два часа обсуждения мы разрабатываем проект императорского указа: вводится прогрессивный налог на пахотную землю, монастырские владения облагаются налогом на общих основаниях. Бунге за неделю должен разработать схему создания крестьянских комитетов, в обязанность которых вменяется отслеживание взаимоотношений в части оплаты и продолжительности рабочего дня в сельском хозяйстве. Вышнеградский должен представить обсчет прибыли государства от всего этого и рассчитать: какую долю прибыли мы можем потратить на помощь крестьянам без ущерба для себя…

— Благодарю вас, господа! — я пожимаю руки всем присутствующим и провожаю их до дверей.

У самой двери я чуть-чуть придерживаю Васильчикова. Понимающе кивнув, тот замедляет шаг:

— Государь?..

— Вот что, Сергей... Предупреди своих сотрудников, что после крупных землевладельцев очень скоро наступит очередь оптовых хлеботорговцев, спекулянтов-перекупщиков и деревенских кулаков. Будем потрошить. Скорее всего — всех. Пусть твои парни подготовятся.

Вроде бы ушедший вперед Димыч, явно услышав мою последнюю фразу, резко разворачивается и подходит ко мне.

— Ваше императорское величество, прошу о немедленной приватной аудиенции! — максимально официальным тоном говорит граф Рукавишников.

— Прошу вас, светлейший граф! — тоже официально отвечаю я, пропуская Димыча в кабинет. — Серж, больше не задерживаю! Ступай! Помни, что я тебе сказал!

Когда мы остаемся вдвоем, Димыч буквально взрывается:

— Да ты соображаешь, что творишь, твоё велико?!! Кулак ведь — основа фермерских хозяйств! Это ж готовый фермер! Ты крепких хозяев в Сибирь погонишь?!! — прямо-таки кипит праведным негодованием Димка. — Нечего сказать: хорошо ты к крестьянам относишься...

— Правда? — переспрашиваю я елейным голосом. — Можно узнать: откуда ты почерпнул столь мудрые сведения?

— Какие?!!

— Ну, про то, что кулак — крепкий хозяин, что он — готовый фермер…

— Как это «откуда»?!! Да все знают!!!

— М-да? Ну, в таком случае позволь тебя познакомить с двумя людьми, которые этого не знают.

Я слегка кланяюсь:

— Это вот — первый. А вот, — швыряю в него томиком словаря Даля, — вот и второй. Почитай-ка, кто такой кулак. Вслух, твоё сиятельство, вслух!

Димыч недоверчиво открывает словарь, находит нужное место:

— Кулак — перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особенно в хлебной торговле на базарах и пристанях… Так ты что — в этом смысле?

— А других смыслов в настоящий момент нет! Так-то вот, граф…

Рукавишников озадаченно чешет в затылке:

— Да, Олегыч… Звиняй — погорячился. Слушай, а чего ты так рьяно за земельную реформу взялся? У нас дел — и так невпроворот, а ты еще и этот хомут на себя взвалил…

— Дел, говоришь, невпроворот? — я вытаскиваю из стола свои «путевые заметки». — Глянь вот на эту цифру!

— Что это? — недоумевает Димыч.

— Один земский доктор, настоящий энтузиаст-бессребреник, передал мне статистические данные, которые почти десять лет собирал в своем уезде. Вот эта цифра — детская смертность!

— Девяносто процентов? — на светлейшего графа Рукавишникова больно смотреть. — Это точные данные?

— Точнее не бывает!

— Но это же по одному уезду… — пытается хоть как-то смягчить свой шок Димыч.

— В других уездах ситуация аналогичная, не сомневайся! Плюс-минус пара процентов. Это истинная правда, братишка: из десяти младенцев до четырех-пяти лет доживает только один!

— Твою мать! — выдыхает Димыч. — С этим надо что-то делать!

— Так, а про что я битых три часа талдычил? Нет времени ждать, пока ты промышленность поднимешь на достаточную высоту! Население России вымирает, спасать надо немедленно!!!

— Что ты предлагаешь? Вот прямо сейчас? — вдруг твердо сказал Димыч, глядя мне в глаза. — Уже понятно, что Земельная реформа — мероприятие не на один год. Да и принесет ли она сразу всем счастье и процветание — большой вопрос. Недаром при советской власти сельское хозяйство «черной дырой» называли — туда можно миллиарды вбухать, а оттуда — шиш! Как спасать? Раздать крестьянам все наши наличные запасы продовольствия? Чтобы они наконец досыта поели? Один раз...

— Не сыпь мне соль на раны, Димыч! — я устало рухнул в кресло. — Сам знаю, что всех голодных не накормить. Или, вернее, накормить можно, но ты правильно сказал — всего один раз. На большее наших стратегических запасов не хватит. А ведь у нас еще и война на носу... Эх!

— Реально можно накормить САМЫХ голодных! — после долгой паузы, явно что-то посчитав в уме, сказал светлейший граф. — Устроить эдакую продразверстку наоборот! Но тут один тонкий момент: кто будет составлять списки этих самых-самых голодных? Доверить это местным кадрам? Так передерутся, в попытках раздать господдержку своим родственникам и друзьям, а не «самым голодным». Скажешь, не так?

— Учредить институт государственных комиссаров! — подумав, предложил я. — Набрать молодых офицеров из «конторы» Васильчикова! Пусть они прямо сейчас, зимой, прокатятся по стране, составят списки нуждающихся. А то ведь, боюсь, не одна сотня тысяч людей не доживет до весны, причем, в основном, это будут маленькие дети.

— Слушай-ка, Олегыч, а ведь можно совместить полезное с... — Рукавишников глядел куда-то сквозь меня, прокручивая в голове какие-то варианты. — Раз поедут твои «опричники», можно будет возложить на них еще пару ответственных функций. В том числе сделать так, что данное мероприятие станет самоокупаемым!

— Это как? — оторопел я, представив, что взамен выдаваемого государством хлеба, офицеры КГБ будут что-то забирать. К примеру, детей для работы на заводах и фабриках. Но нет — вряд ли Димка предложит такое, наверняка он нечто более хитрое придумал. — Давай, колись, капиталист, чем ты нас осчастливишь!

— Предлагаю назвать операцию «Зимняя гроза». А поступим мы, стало быть, так... — медленно произнес светлейший граф.

Часть 1. Глава 5

Глава 5

Интерлюдия . Где-то в Пензенской губернии

Платон Николаевич Чегодаев — помещик средней руки Сердобского уезда Пензенской губернии изволил завтракать. Он не торопясь намазывал свежайшее сливочное масло с собственной маслобойки на кусок еще теплого кипейно-белого, пышного каравая, укладывал сверху добрый кусок прозрачно-розовой ветчины, с удовлетворением озирал получившееся истинное произведение искусства и со смаком откусывал. Наполовину прожевав, шумно отхлебывал из громадной чашки чай с сахаром, ромом и сливками и жмурился от удовольствия. Покончив с одним куском, он отрезал новый и