— Вот женщины. В сути своей они — кошки, — заметил Твилфорд и глянул на Хэмворти в поисках подтверждения своих слов.

— Чарльз, из всех рассказчиков вы самый невыносимый, — процедил Доминик. Он хотел добавить что-то еще, но тут в гостиную вошел Грейвстон. Ни на кого не глядя, старый пэр прошествовал к своему креслу и сел.

— Нет сомнений, — согласился Уиттенфильд, довольный такой похвалой. — Надеюсь, что и большинство ваших сомнений сейчас улетучится. Например, думаю, все вы будете рады узнать, что этот таинственный граф был алхимиком.

— Ах, вот оно что! — вскричал Эверард. Остальные задвигались, выражая разные степени удивления.

— В этом и заключался самый большой секрет закрытых апартаментов. Граф держал в них лабораторию, а также библиотеку, где хранились наиболее ценные манускрипты. — Тут хозяин улыбнулся и смолк, ожидая, что скажут гости.

— Алхимик! — проворчал Доминик. — Скорее уж сумасшедший.

— Вы так думаете? — спросил шестой гость.

— Смешивать разные вещества, чтобы получить золото или эликсир жизни! Есть ли смысл в подобной белиберде? — Доминик встал со своего кресла и, подойдя к камину, уставился на огонь.

— И впрямь, есть ли? — пробормотал шестой гость.

— Вы хотите сказать, что этот аристократ только и делал, что забавлялся с ретортами, пытаясь получить нечто драгоценное из всякого сора? — с негодованием вопросил Хэмворти.

— Да. Хозяин Сабрины был алхимиком. — Уиттенфильд произнес это совершенно спокойно.

— Тогда не удивительно, что он поселился в худшей части города, — заметил лорд Грейвстон. — Это не то дело, каким станешь заниматься в приличном доме. Запахи, испарения, горючие вещества. Довольно разумно в любом случае отвести для такой работы обособленное местечко.

— И я так думаю, — ответствовал важно Уиттенфильд. — Я тоже решил, как и Сабрина, что ее наниматель — человек осмотрительный и разумный. Он показал неожиданной гостье свое оборудование, но прибавил, что Сесилии лучше сюда не ходить, ибо некоторые лабораторные составы и смеси довольно вредны. Главными среди продемонстрированных диковин были стеклодувная мастерская и специальная алхимическая печь под названием атанор, напоминающая большой улей. Сабрина как зачарованная смотрела на все это и помалкивала, хотя в голове ее так и роились вопросы. Наконец граф заявил, что уважает свободу выбора и что, если у его экономки есть какие-нибудь сомнения относительно дальнейшей службы ему, он это поймет и поможет ей вернуться в Англию. Сабрина была поражена предложением, так как думала, что после столь доверительного раскрытия своей тайны граф всеми силами постарается удержать ее при себе. Он явно умел заглядывать в мысли, ибо тут же заверил, что ему не хочется, чтобы она уезжала, однако ни для кого не секрет, что многие люди относятся к алхимии с предубеждением и стараются держаться от всего с ней связанного подальше. Если Сабрина разделяет их взгляды, то ничто не мешает ей начать подготовку к отъезду. Кроме того, граф добавил, что у него в Антверпене есть еще один дом, куда он мог бы отправить ее, если ей предпочтительнее задержаться в Европе. Сабрину потрясла такая заботливость, очень редкая по тем временам. Она потупила взор и сказала, что сообщит о своем решении утром, хотя, как свидетельствует дневник, уже была твердо уверена в том, что останется здесь. Наутро граф разыскал ее, чтобы спросить, какое решение она приняла, и явно обрадовался ответу. Сабрина, в свою очередь, попыталась узнать от него, какие эксперименты сейчас он проводит, но хозяин сказал, что обсуждать это пока еще рано, и ей волей-неволей пришлось смириться с таким положением дел. Дневник отмечает, что всю следующую неделю граф практически не покидал своих комнат, к чему Сабрина отнеслась уже не с подозрительностью, а с неким благоговением, ибо, увидев столько чудес, уверовала в могущество своего работодателя. Ей даже стало казаться, что подаренное распятие сделано из золота, полученного экспериментальным путем.

— Вздор! — заявил Хэмворти.

— Конечно, — откликнулся Уиттенфильд. — Но нет сомнений, что у графа были причины не подпускать ее к лабораторным работам.

— С другой стороны, вряд ли распятие — хороший подарок для англичанки. Это уж слишком по-католически. — Лорд Грейвстон, чтобы высказаться, даже оставил возню со своей трубкой, а высказавшись, вновь принялся выковыривать из нее перегоревший табак.

— Известно, что сама королева Бесс носила распятия, — заметил, покраснев от смущения, Эверард. — Возможно, граф, как иностранец и католик… ведь многие из них католики, правда?.. хотел таким образом выразить свою дружескую приязнь. Это более подходящий подарок, чем какая-то драгоценная безделушка.

— Эверард, ваша эрудиция меня поражает. — Доминик улыбнулся, но назвать его улыбку доброжелательной было нельзя. — Вы изучали классику, да?

— Историю. В Клере, в Кембридже. — Голос молодого человека сорвался. На насмешника он не смотрел.

— Умница, — сказал Хэмворти, словно бы для того, чтобы вытащить занозу из замечания Доминика, но на деле лишь глубже вгоняя ее.

— Что еще ваша прапрародственница там пишет? — вежливо осведомился Твилфорд, заминая образовавшуюся неловкость.

— Она пишет, что хозяин продолжал держаться с ней очень любезно и что подлеченная рука ее, кроме небольших болей перед переменой погоды, не доставляла ей никаких беспокойств. Правда, в лабораторию Сабрину больше не приглашали, однако слуга графа, Роджер, стал относиться к ней с большим вниманием, и однажды, в редкий момент откровения, заявил, что ему нравится ее мальчик, прибавив, что у него когда-то тоже был сын. Сабрину услышанное ошеломило, ибо, по ее мнению, подобным молчаливым угрюмцам не должно быть и ведомо, что такое семья. Роджер выразил готовность, когда понадобится, присматривать за Гербертом и Сесилией, но Сабрина, вежливо поблагодарив, отказалась от его предложения, ибо все же не могла ему полностью доверять. Тогда он спросил, не захочет ли Герберт время от времени ходить с ним за покупками на большой городской рынок. Герберт, которому исполнилось два, живо интересовался всем окружающим, и такие прогулки, несомненно, доставили бы ему радость. Роджер, хотя и с акцентом, мог общаться с ним по-английски, он так и сказал Сабрине, прибавив, что обладает достаточными познаниями в немецком, голландском, а также во французском и не прочь обучать мальчика перечисленным языкам. Сабрина, расхрабрившись, ответила, что в возрастном отношении изучение чужих языков пристало бы больше Сесилии, а Герберту эта морока пока ни к чему. Она и не думала, что Роджер с ней согласится, но он не возразил и сказал, что знание многих наречий девочке не должно повредить. Когда Сабрина выразила сомнение, угрюмец напомнил, что королева Бесс говорила на семи языках. Так почему бы другим женщинам не обучаться тому же? И маленькая Сесилия стала его ученицей и освоила французский, немецкий, испанский и итальянский. Этот Роджер, похоже, был превосходнейшим педагогом, потому что Сесилия, как известно, отменно потом изъяснялась на всех упомянутых языках.

— Вздор и глупости, — высказался Твилфорд. — Если спросить меня, я скажу, что давать образование женщинам — большая ошибка. Смотрите, что получается. Сегодня вы отправляете их в школу, а завтра узнаете, что они требуют права голоса и Бог весть чего еще.