Когда люди думают о скорой помощи, они сразу же вспоминают массаж сердца и чудесные исцеления. Они вспоминают то, что делает врачей, медсестер и работников приемного покоя одной командной. Но на самом деле все не так.

В такие моменты, когда мы стоим вокруг пустой каталки, каждый из нас думает о собственных сыновьях и дочерях.

Мы ждем. Все молчат.

Я снова начинаю молиться: «Господи, пусть это будет не мой сын. Пожалуйста, прошу тебя, не заставляй меня реанимировать собственного ребенка. Не требуй этого от меня».

Странно, но я знаю, что могу сделать это. Я знаю, что могу отключить эмоции и заняться реанимацией с холодным расчетом — если придется. Внутри меня есть надежный выключатель, который напрочь отключает все чувства.

Но за это приходится платить.

За годы я на горьком опыте убедился, что стоит выключить чувства, как включить их становится все труднее и труднее. Если случай очень тяжелый, очень прискорбный, то проходят недели, прежде чем удается восстановить прежнюю чувствительность. Если бы мне пришлось реанимировать кого-то из родных, я бы отключил все эмоции. Я никогда бы не сделал этого, но если бы на моих руках умирал близкий человек, мне пришлось бы. Этот выключатель всегда со мной, днем и ночью. Я знаю, что если мне придется отклю-чить эмоции надолго, то я перестану существовать.

Не поймите меня превратно. Я могу сделать это в считаные секунды. Я знаю, потому что заставлял себя мысленно проделывать это снова и снова. Если будет нужно, я смогу сделать это и спасти их. Я не предам их, когда они будут нуждаться во мне больше всего.

— Что за машина? — тихо спрашивает Аманда.

Она стоит, сцепив руки в перчатках перед собой. Я понимаю, что она молится, чтобы это была не ее дочь. Меня поражает мысль, что она молится, чтобы это был не ее ребенок — а мой. Я ее понимаю. Мы вчетвером стоим, обратив лица во мрак. Такое испытывают немногие в этом мире.

— Они не сказали, — отвечаю я.

Замечаю, что Том что-то набирает на телефоне. Он набирает, и набирает, и набирает. Тот, кому он пишет, не отвечает. Глаза Тома блестят, лицо напрягается. Потом он делает глубокий вдох и откладывает телефон в сторону.

Мне тоже хочется написать мальчикам или жене. Но если они не ответят, что тогда? Я должен быть готов ко всему. Это моя работа. За это мне платят.

Мы ждем. В нашей единственной школе восемьдесят шесть старшеклассников. У нас четверых там учится шесть подростков. Шансы становятся ниже. Один к четырнадцати, что чей-то ребенок окажется в этой машине. «Пятничная дрожь» усиливается. Плохие шансы.

Меня начинает мутить: «Пожалуйста, Господи! Пусть это будет не мой ребенок. Пусть мои дети вернутся домой. Не заставляй меня сегодня использовать выключатель. Я все еще могу помогать людям. Дай мне шанс».

Аманда думает о том же.

— Нам надо перестать встречаться таким коллективом, — тихо шучу я. Все фыркают. — Кто-нибудь может узнать о нас четверых.

Аманда немного расслабляется.

— Мы — команда, — говорит она.

— Мы — команда, — повторяем мы.

Это наша старая шутка только для нас четверых. Когда-то это было смешно. Но сейчас во мраке ночи шутка приносит нам мало утешения.

Мы слышим вой сирен.

Мы смотрим друг на друга. Порой те, кого я знаю только по работе, становятся для меня ближе всех родных.

Последние приготовления во второй смотровой. Мы готовы. Я полностью доверяю своей команде. Я знаю, что они сделают все от них зависящее, что бы ни произошло в ближайшие тридцать секунд. Все они прошли боевое крещение. Это мои однополчане. Моя семья.

Во двор въезжает скорая помощь. Сирены смолкают. Открывается дверь.

Я нащупываю внутренний выключатель на случай, если Бог не услышал сегодня моих молитв. Рука ложится на выключатель, готовая мгновенно нажать на него. «Я не буду смотреть в лицо», — твержу я себе. Если это мой сын, я не буду смотреть ему в лицо. Я нажму выключатель и сделаю все, что нужно. Я прокручиваю в голове порядок действий. Я понимаю, что готов ко всему. Сомнения прочь. Я совершенно опустошен. Все мои чувства исчезли.

Раздается грохот каталки с пациентом. Я не слышу звуков аппарата искусственного дыхания.

— Мы сделаем это, — тихо произношу я.

Каталку ввозят в зал.

На ней сидит мальчик в смокинге. Лицо и смокинг покрыты пятнами крови, но, судя по всему, кровь не его. Он плачет. Похоже, он не пострадал. Сопровождающий медик, который тренирует моих мальчишек в баскетбольной команде, что-то говорит, но мы слышим только одно:

— Ребята из пригорода… Ребята из пригорода… И в этот момент я понимаю, что он молился о том же, что и я. Только он молился, когда скорая помощь неслась на гору Джексона к месту аварии и над его головой выла сирена. Он молился, чтобы в аварию попал не его ребенок. Но он молился и о том, чтобы, если это окажется его сын, суметь отключить свои чувства и сделать все необходимое, чего бы это ему ни стоило. Он тоже часть команды.

Мы все вздыхаем с облегчением.

Господь услышал наши молитвы.

* * *

В соседнем округе шериф в темноте стоит перед небольшим домом. С неба льет дождь. Капли собираются на полях шляпы, а потом стекают прямо на лицо шерифа.

На стене гаража закреплено баскетбольное кольцо, на дорожке лежит мяч. На флагштоке у дверей поник мокрый флаг с изображением эмблемы команды. В доме спит жена шерифа, она и не заметила непогоды.

Шерифа бьет дрожь, но не от холода. Сегодня он единственный шериф на весь округ.

Он тоже узнал об аварии.

Он дрожит.

Ему нужно отключить свои чувства — целиком и полностью.

3.14 утра. Суббота. Маленький городок.

Однажды я совершил глупость.

Я попытался сосчитать, сколько мертвых младенцев держал в своих руках.

Этой ночью они пришли ко мне во сне. Серые младенцы. Синие младенцы. Обмякшие тельца. Окоченевшие тельца. Крупные младенцы, маленькие, безобразные, милые. Младенцы в подгузниках. Младенцы в крохотных платьицах с розовыми бантиками. Младенцы, почерневшие от пожара, побелевшие от переохлаждения. Младенцы, о которых я не могу писать, потому что это слишком ужасно.

Я верчусь в постели. Я не могу спать.

И в следующее же дежурство у меня был еще один мертвый младенец.

* * *

Визжат тормоза. Я поднимаю глаза и вижу, как во двор влетает автомобиль. Машина старая, «шеви нова». Грязная, помятая машина зеленого цвета. В ней полно народу. Машина тормозит и останавливается. Она чуть-чуть покачивается — подвеска давно сломана и стала бесполезной. Открывается правая задняя дверь. До меня доносятся звуки песни Scorpions «Rock You Like a Hurricane» — стерео в машине включено на полную громкость. Из машины выходит девушка и останавливается. Ей за двадцать. Руки у нее длинные и тонкие, как лапки паука. Я замечаю следы уколов на обеих руках — длинные линии небольших черных шрамов.