— Так что, ты и вправду видела единорога? — спросил ее Джорем.

Ивейн горячо закивала.

— Я так рада, что и Райс был там и может это подтвердить. Он лизнул меня в лицо.

— И обнюхал мне пальцы, — добавил Райс.

— А какой он из себя? Как лошадь или как козочка?

— Скорее похож на оленя, если не считать хвоста и гривы, — задумчиво откликнулась, Ивейн. Нагнувшись, она подняла с травы длинный серебристый волос, явно не ее собственный. Бережно намотав его на палец, получившееся колечко она сунула в мешок с травами. — А вообще, больше всего он был похож на единорога. Удивительно… Никогда не слышала, чтобы наш лес считали заколдованным.

— Думаю, они все становятся заколдованными ко дню летнего солнцестояния, — улыбнулся Райс. — Или просто когда ты приходишь сюда.

Они обменялись воздушными поцелуями. Джорем сам удивился собственному спокойствию.

— Не пора ли нам возвращаться? — поинтересовался он.

Все втроем они сели в седло. Лошадей появление единорога, похоже, ничуть не встревожило.

— Жалко только, что ты его не видел, — промолвила Ивейн. — Обидно должно быть пропустить такое приключение!

Джорем не знал пока, стоит ли рассказывать им о том, что случилось с ним самим у древнего камня. Сперва он должен как следует насладиться этими воспоминаниями в одиночестве, обдумать их и, возможно, даже попытаться молиться.

— Я хорошо отдохнул, — промолвил он наконец.

* * *

Примечание автора: несмотря на то, что отец Джорем Мак-Рори, член ордена Святого Михаила, пользовался наибольшей известностью благодаря своей политической деятельности во время реставрации Халдейнов и ее кровавых последствий, его собственный орден хранит о нем совсем иные воспоминания. Михайлинцы почитают отца Джорема за любовь к Господу, которую он неоднократно выражал в общении с собратьями и с паствой. Также его перу приписывают несколько страстных проповедей, посвященных «беспредельности любви Христовой».

1105 год

Когда в моем сознании еще только начала оформляться концепция вселенной Дерини, где отдельные индивиды подвергаются преследованиям лишь за то, что они отличаются от обычных людей, я поймала себя на мысли, что провожу сознательные параллели с дискриминацией и преследованиями, которым исторически подвергались евреи в нашем собственном мире, — угнетенный народ, существенно обособившийся по вине множества факторов, не все из которых сразу делаются очевидными для исследователя.

Несмотря на то, что сама я являюсь христианкой и придаю духовности особое значение, однако посредством описания мира, обычаев Дерини и некоторых их религиозных обрядов я отчасти пыталась выразить и свое отношение к евреям. Эта тема близка мне, поскольку я выросла в Майами, во Флориде, где среди моих соучеников в школе и университете была немалая доля евреев. Вот почему эта культура никогда не казалась мне слишком чуждой: я постоянно общалась с евреями, гостила у них в доме, присутствовала на празднествах и торжествах. Некоторые привычки и обряды и впрямь казались мне весьма экзотичными, — но я всегда считала их для себя просто интересными и не видела в этом никакой угрозы.

Однако я прекрасно сознаю, что так было не всегда, в особенности в прошлом и в других странах. Порой люди опасаются всего того, что кажется им чуждым и странным. Меня с детства приучали судить людей за то, кем они являются в действительности, а не по их политическим убеждениям или цвету кожи, или иным поверхностным характеристикам, над которыми они не имеют никакой власти. Но я, разумеется, отдаю себе отчет в том, что скрытая дискриминация существует у нас и по сей день (если и существовала во времена моего детства дискриминация, основанная на сексуальных предпочтениях, то об этом я ничего не знала, однако эта тема сделалась актуальной к тому времени, когда я закладывала основы мира Дерини; таким образом, Дерини можно рассматривать и как способ поговорить о проблемах гомосексуализма, а не только о расовых или религиозных).

Не все мои читатели признали эту параллель между Дерини и евреями, поскольку мне нередко задавали вопросы об отсутствии евреев в Гвиннеде, однако когда я объясняла читателям свой замысел, — что в некотором смысле Дерини как раз и являлись гвиннедскими евреями, — они соглашались со мной. Кроме того, я всегда добавляла, что в этом мире, созданном мною, иудеи существуют и сами по себе, но поскольку Дерини навлекли на себя всеобщую неприязнь и преследования, то таким образом они сконцентрировали на себе все отрицательные эмоции запуганных, необразованных людей, которые, соответственно, оставили евреев в покое (это было еще до того времени, когда в романе «Сын епископа» я описала сцену, в которой Денис Арилан ссылается на талмудическую традицию, как на основу для рассмотрения реального присутствия Господа в священных реликвиях в качестве действительного свидетеля принесенной клятвы, усматривая в этом параллель с той ролью, которую в иудейской традиции играет Тора).

К тому времени я также опубликовала части Adsum Domine, песни Целителей, в которой мои читатели могли найти упоминание о Дарах избранного Богом народа, и о той ответственности, которую влечет за собой использование этих Даров. Именно благодаря Adsum Domine я впервые и познакомилась с авторами нашего следующего рассказа, Джеем Азнером и Дэном Кохански, которые трудились над новым переводом субботнего богослужения для местного храма и написали мне с просьбой: не могут ли они использовать там части Adsum Domine? Оба они прекрасно знакомы с Талмудом, как и большинство евреев, чем бы те ни зарабатывали себе на жизнь, но кроме того Джей является еще и сыном раввина; поэтому меня ничуть не удивило, когда несколько лет спустя, — уже после того, как мы с ними лично познакомились на одной из конференций по научной фантастике, — я получила от них этот рассказ, который немедленно решила опубликовать в следующем же выпуске «Архивов Дерини». Этот рассказ объясняет нам, откуда Арилан в «Сете епископа» мог явить столь блестящее знание Талмуда, — и об этом я бы наверняка никогда не смогла так хорошо написать сама.

* * *

— Господи Иисусе, когда смотришь на этого человека, — даже взглядом не за что зацепиться!..

Денис Арилан был самым прилежным из учеников семинарии; он был полон решимости как можно скорее попасться на глаза тем, кто, превращая обычных людей в священников, уже мысленно видит их епископами. Но отец Джоссет был невероятным занудой, и Денис всерьез сомневался, что даже деринийские заклинания, помогающие изгнать усталость, помогут ему протянуть еще час и не заснуть. В своей потертой серой рясе, того же цвета, что и седеющие волосы, священник монотонно бормотал что-то себе под нос, разъясняя самые темные и загадочные отрывки апокрифов. Но в устах этого человека даже приговор Последнего Суда показался бы утомительным и скучным.