— Так чё? — он вздохнул. — Покурить бы.

— Доктор заругает, что в палате куришь.

— Хрен с ним.

Я вскрыл пачку сигарет и вытащил одну. Зажигалки и спичек здесь не было, но один коробок принёс Слава, который остался в коридоре. Взял его с собой, хотя мог взять кого-нибудь другого. Но Женя занят моими поручениями в Новозаводске, а оставлять с ним Славу я не хотел. А то стоим им остаться вдвоём, как вечно куда-нибудь влезают.

— Так чё случилось, чё случилось, — Ремезов выпустил дым. — Ехали по объездному шоссе, я сзади сидел, бумагу читал. Тебе позвонил сразу, как разобрался. А там хрясь, Камаз на встречку вылетел. Уснул водитель, говорят. Ну и нам в лоб… потом уже здесь очнулся вчера вечером.

— Тебе досталось.

— Угу, — он помрачнел. — Я-то ладно, а вот Волгу смяло в гармошку, говорят. Водитель умер, Санька, хороший парень был. И Николаич погиб, капитан Чердынцев, из моей группы старший оперативник, он рядом сидел. Ещё в КГБ с ним работали, мощный мужик был, въедливый, и голова всегда ясная. Эх…

— А водитель Камаза что?

— Да хрен его знает, мне не говорили, — Ремезов затянулся и закашлялся. — В СИЗО, наверное. Мне моя мобила ещё в тело врезалась, всмятку вместе с рёбрами. Ещё бы немного дальше и каюк.

— Ты говорил, что-то интересное узнал? Сможешь вспомнить? Вдруг на тебя из-за этого покушение устроили.

— Вряд ли именно за этого, но кто их знает? Много чего может быть.

— А говорить можешь?

— Да расскажу, пока укол не поставили, а то вырублюсь потом.

Полковник покрутил головой, оглядев палату, потом вздохнул.

— Короче, Макс, позвони Кольке Кузьмичёву. Он должен проследить, чтобы ничего после аварии не пропало. Там папочка была интересная, как раз пригодится.

— И какая?

— Расписка, — Ремезов хмыкнул и поморщился от боли. — От некоего заключённого Эдуарда Волгина лейтенанту Тимофею Горбаню, что он обязуется… как там было, не помню точно… короче, что будет ему стучать на сокамерников. Ещё по первой ходке оставил, когда ни в какие воры не метил, а просто в магазин ночью залез. Это в Новосибе было, и Горбань тогда там работал, а Эдик там жил. Горбань постарше его на десять лет.

— Так, — я наклонился к нему. — Ты нашёл эту расписку? Она у вас была?

— Короче, — он закрыл глаза, будто устал, но голос заметно оживился. — Ща, смотри, как было. Вчера утром я поехал в посёлок Каштак. Там живёт мой старый начальник, Револьд Федотов.

— Револьд? Имя такое?

— Ну да. Он же старый пень, в двадцатые родился. Ему родители дали такое имя, вроде как сокращение от «Революционное Движение». Модно тогда так было детей называть. Да и не только тогда. У меня друг есть, зовут Ренат, но назвали его так не потому, что он татарин, а потому что сокращение от «Революция, Наука и Труд», — Ремезов коротко засмеялся и скривился от боли. — Если не врёт, конечно. Ладно, отвлеклись немного.

— Так и что этот Револьд?

— Он ещё НКВД успел застать, старый коммунист до мозга костей. Настоящий чекист. Вот я к нему поехал совета спросить, он же этими блатными всю жизнь занимался, ещё с войны. Сидит сейчас на пенсии. Когда КГБ закрывали, он в отставку ушёл, не стал дальше работать.

— И что, он хранил эту расписку? У себя дома? Ещё и чужую?

— Тут смотри, объясняю, чтобы было понятнее, но только между нами.

Он покосился на дверь. Она была чуть приоткрыта, там стоял Слава спиной к нам.

— Когда весь этот п*** с развалом начался и власть новая появилась, — тихо сказал полковник. — Тогда сразу полезли в наши архивы, чтобы всё рассекретить.

— Ну да, в курсе.

Ремезов затушил сигарету и хрипло откашлялся. Несколько секунд он молчал.

— И заодно начали лезть в наши оперативные дела, узнавать, кто у нас агенты, кто информаторы, кто с расследованиями помогал, кто расписки давал, по любым поводам. Короче, куча людей, с нами связанных, могли крепко влететь. Эти дела мы по ночам сжигали.

— Слышал, — я кивнул.

— А вот Револьд поступил иначе. Часть бумаг сжёг, а часть себе спрятал, на случай, если пригодится. Работал-то он долго, по всей Сибири и Дальнему Востоку, архив остался солидный. Он же всё считал, что вот-вот, ещё год-два, и опять Советский Союз будет, и КГБ заново откроют, вот и готовился вернуться и вставить всем, кто наверх поднялся.

— Значит, компромат у него есть на многих.

— Угу. Вот и поделился со мной одним листиком. Блин, закончилось.

Он показал на капельницу, в которой закончилось лекарство. Я вышел позвать медсестру, и подождал, когда она закончит. Ещё Ремезову полагался укол, но полковник уговорил её подождать, хотел успеть рассказать всё важное, несмотря на боль. Она вышла, он закурил снова и продолжил:

— Револьд мне сказал, что много чего интересного про Эдика знает. Дал только одну бумажку, но были ещё, — Ремезов усмехнулся. Лоб у него блестел от испарины. — Сказал, что завтра, то есть уже сегодня, придёт в управу при всём параде, в мундире, с медалями, и остальное принесёт. Только чтобы официально всё.

— А тебе дал копию?

— Угу, но у него ещё есть. Старик много интересного знает, говорит. И про Эдика, и про Захара покойного, и даже про Витю Батумского, который сейчас Смотрящий в области. Говорит, проблемка у него есть большая, но не сказал какая. Всё завтра, говорил.

— А на этого Шелехова у него что-нибудь есть?

— Вряд ли, он московский, они не пересекались. На Горбаня может быть что-то и есть, но Револьд его не выдаст, — полковник нахмурил брови. — Да нам и Эдика хватит. Если прижмём его, тот сам и Горбаня сдаст, и кто груз поставляет, а дальше всех сами раздавим. Но всё должно быть точно.

— Мне бы с этим дедом поговорить. Но у меня вопрос, неужели никто из воров про него не знает?

— Ну нет, раз он до сих пор сидит живой на этой горе компромата. Короче, — он задумался. — Можешь съездить, скажешь, что от меня, объясни что случилось. Но будь готов, что он может и матом послать,