– У нас с Чарльзом общая кровь, и она зовет меня, зовет всегда. Я найду его, где бы он ни был и хочет он того или нет.

С ней все иначе, поняла Агнесс. Чтобы Джеймс нашел ее, она должна воззвать к нему первой. Помянуть по имени. Ведь в имени фейри заключено волшебство, от которого веками отгораживались люди, придумывая им почтительные прозвища – «добрые соседи», «народ с холмов», «благословение своей матери». Сам же он ее не отыщет.

Порою Агнесс сожалела, что у них с Джеймсом нет ни капли общей крови, ведь покойный лорд Линден был родней ей, но не ему. Вот бы и ей частицу волшебства! Она-то хоть и медиум, но совсем простушка. Способность видеть сокрытое досталась ей по чистой случайности, потому лишь, что ее угораздило родиться в Сочельник, в то самое время, как досадовала мама, когда не найдешь ни одной трезвой повитухи. Будь она фейри или хотя бы полукровкой, все было бы иначе. Третья дорога расстилалась бы перед ней по одному лишь зову и несла, куда Агнесс вздумается. А сама она была бы прекрасной и такой могущественной, что никто не посмел бы поставить ее у позорного столба…

Мечты, пустые мечты. Нужно сосредоточиться на том, что на самом деле объединяет ее с Джеймсом, – на их общем родстве с Чарльзом Линденом. А бедный мальчик оказался в Лондоне совсем один.

Вместе с опекуном Агнесс вошла в просторное фойе. У двери похрапывал портье, примостившись в кресле, похожем на половину яичной скорлупы – спинка-навес защищала от сквозняков. Кресло было таким уютным, что портье не потревожило эхо от шагов незваных гостей, когда те поднимались по мраморной лестнице. Впотьмах Агнесс ни разглядела, как именно Джеймс открыл нужную дверь – сломал ли замок, или же она была незапертой. Зажмурилась, когда он зажег газовый светильник в прихожей. Протерев глаза – ну и яркий же свет от газа! – она заметила зеркало во всю стену, заключенное в тяжелую золотую раму, а под ним ореховый столик, на который Джеймс поставил свой цилиндр. Рядом стоял другой цилиндр, перевернутый и доверху полный апельсиновых шкурок. Дорожка из засохшей кожуры петляла по коридору, заканчиваясь у приоткрытой двери, из-за которой слышалось посапывание. Побледнев от гнева, Джеймс с силой толкнул дверь. Снова вспыхнул яркий свет. Мышкой проскользнув за опекуном, Агнесс оказалась в спальне и увидела… ох, что она увидела!

Раздвинутый бархатный полог окаймлял просторную кровать, на которой возлежал Чарльз, одиннадцатый граф Линден. Он оказался совсем не таким, каким представляла его Агнесс. Красивый мальчик, крепыш, с нежной белой кожей и спутанными со сна пепельными кудрями. Яркий рот, по-детски пухлый, и упрямый подбородок. Выглядел Чарльз юным, но на роль младшего братца никак не годился. Слишком насмешливым и как будто даже циничным показался взгляд его голубых глаз, опушенных длинными ресницами и окруженных глубокими тенями. И хотя при виде дяди на щеках у Чарльза вспыхнули алые пятна – не то стыда, не то гнева, – он был бледен и выглядел утомленным. Да и не удивительно: он проводил время в развлечениях, которые не могли не оставить следов…

Рядом с Чарльзом, повернувшись на бок, лежала дама. Постарше его, с весьма внушительными формами и – нарумяненными щеками! Точно. С левой щеки румянец почти стерся, да и на правой он имел слишком четкие края и не слишком естественную форму. И глаза тоже подведены. Дама конечно же была не дамой, а падшей женщиной… Агнесс тихонько ахнула, одновременно от ужаса и восторга. Это было приключение посерьезнее волшебного перелета в Лондон!

Падшая зевнула, прикрывая рот правой рукой, а левой придерживая на груди одеяло, но не от стыда, а сберегая накопленное за ночь тепло.

– Нет, петушок мой, так мы не договаривались, – пожурила она мальчика, который отодвинулся подальше и посмотрел на нее с нескрываемым омерзением. – Белых воротничков я обслуживать не намерена. Они все блажные. Все-то вам с вывертом подавай, – упрекнула она мистера Линдена. – Но ежели вы охочи до строгостей, сэр, за этим к матушке Беркли на Шарлотт-стрит, двадцать восемь. У ней особый станок имеется. – Наконец она заприметила Агнесс, и карминовая улыбка вновь налилась сладостью. – А! Ну, это еще куда ни шло. Только дайте слово, что будете просто смотреть, пока мы с ней…

– Вон, – тихо приказал мистер Линден, но женщина не шевельнулась, лишь вопросительно взглянула на Чарльза.

– Делай, что велит мой дядя! – прикрикнул на нее мальчик.

– С тебя один фунт, утеночек.

– Нашла дурака! Я заплатил гинею вперед.

– Заплатил-то ты заплатил, петушок, да только не за то, чем я тебе услужила. За такое с тебя отдельно причитается… а то ведь расскажу дядюшке, как мы с тобой ночку провели.

– Если не расскажешь, я заплачу тебе вдвойне, – прервал ее мистер Линден, доставая кошелек.

– Как есть блажные, – хихикнула женщина, радуясь, что ее мнение о клире подтвердилось.

– Агнесс, ты бы не могла оставить нас, пока мы не разрешим это маленькое недоразумение? Но если ты желаешь, чтобы Чарльз и дальше мучился стыдом, то останься. Нет таких мучений, которые он не заслужил.

– Я подожду в прихожей!

Она плотно закрыла за собой дверь, не желая слушать продолжение торга, но присмотрелась к замочной скважине. Оттуда пока что не летели хлопья снега, и это обнадеживало. Не выпуская дверь из виду, Агнесс попятилась и присела на узкий столик у стены, на котором покоился чей-то цилиндр. Столик заскрипел и прогнулся. Что за диво? Пошатав его за ножку, Агнесс пришла к выводу, что изготовлен он был из фанеры, покрытой густым слоем красного лака. Послюнявив палец, потрогала зеленые обои – тоже не шелковые, а бумажные, – и на коже остался грязный след. Попробовала на язык – сладко. Краска с примесью мышьяка.

Вот так квартира! И за нее просят почти пять гиней в неделю? Кузен попался на крючок хитрому дельцу.

Тем временем переговоры завершились, и из спальни, покачивая бедрами, выплыла публичная женщина. Агнесс отвела глаза, чтобы не видеть, как она заталкивает монеты в необъятное декольте. Каково же было ее удивление, когда прелюбодейка, одернув алое, украшенное желтыми фестонами платье, посмела обратиться к ней:

– Ты откудова будешь, дитятко?

– Из Йоркшира, – пискнула Агнесс, вжимаясь в отравленные обои.

– То-то я тебя не узнаю. Небось недавно в ремесло пошла? – бесстыжая улыбнулась, явив отсутствие двух нижних зубов. – Видок у тебя, по правде сказать, простецкий. Ну, так мой тебе совет – держись от белошеих подальше. Короче, когда он попытается связать тебе руки своим шарфом, вот тогда ты, уточка, швыряешь в него ночной горшок и драпаешь через три ступени, хоть и в чем мать родила.

Агнесс смотрела прямо перед собой.

– И платье-то смени, горе луковое, в глазах от него рябит. Цветочков на тебе больше, чем в оранжерее Кью. Только садовник и позарится, – хрюкнула от смеха развратница.

Запах ее пачулей еще не успел выветриться, когда в прихожую вошел мистер Линден. С отсутствующим видом он терзал белый пасторский шарф, что свидетельствовало о расстроенных чувствах.