— Мир мне нравится больше, — улыбнулась она. — Если ты не гном, значит, ты менестрель?

— Мой отец хочет, чтобы я стал им в будущем.

— А чего хочешь ты?

— Стать нормальным, — вырвалось у меня, и я больно прикусил губу, запоздало запирая себе рот. Но уж что сказано, то назад не воротишь, даже если очень хочется.

И снова эта девочка ответила не так, как я того ожидал:

— Я бы тоже хотела стать нормальной.

Я удивился, что же могло быть ненормального в этой красивой девочке, но спрашивать не стал. Калеки вроде меня знают, как это больно, когда кто-то чужой копается в твоих ранах.

— Сыграй мне, — попросила Стелли, — только негромко: возможно, меня будут искать, а я не хочу, чтобы меня нашли так быстро.

И вновь я не стал задавать вопросов, просто опустился на ствол поваленного дерева и заиграл. Она села рядом. Её золотые, лёгкие, точно птичий пух, волосы касались моей щеки. Никогда я не подпускал так близко к себе чужих людей. Никогда ещё красивая девочка не сидела рядом со мной, обычно они старались держаться подальше, словно моё уродство было заразно. И ещё ни разу в жизни я не играл так, как в тот момент: музыка лилась не из лютни, а из моего сердца. Словно я сам, как героиня баллады, вынул его, и теперь оно сияло нелепым фонариком. Если бы отец услышал меня в тот день, он бы, возможно, передумал делать проклятую лютню. Впрочем, и это уже не остановило бы его. Он больше не принадлежал себе, весь смысл его существования заключался в создании лютни, читающей человеческие сердца. Будь я старше, понял бы это, но в тот момент не осознавал всей опасности.

Я играл и смотрел, как в волосах девочки вспыхивают солнечные искры. Когда мелодия закончилась, Стелли спросила:

— Кто тебя научил так играть — отец или мать?

— Учителя, которых нанимает отец. — Мне хотелось сказать правду: что музыку я понял, встретив демона, а играть научился, увидев её, Стелли, но не смог этого произнести. Вместо этого я сказал: — Моя мать умерла.

— А ты помнишь её?

От вопроса я дёрнулся, как от пощёчины.

— Нет. Она умерла, как только я появился на свет. Наверное, не выдержала такого зрелища, как я. — И снова фраза вылетела невольно, я никогда не произносил её вслух, а вот мне в лицо кричали подобное много раз.

— Глупости, — сказала девочка, — каждый ребёнок для своей матери самый лучший.

— Тебе почём знать? — усомнился я, хоть и ощутил облегчение от её слов. Как бы я хотел в это поверить.

— Знаю, — заверила она меня, — когда-нибудь у меня тоже будут дети, и я буду любить их, несмотря ни на что.

Я недоверчиво хмыкнул.

— А ты уверен, что твоя мать умерла? Что она была человеком и умерла, а не являлась эльфом или гномом и не ушла, оставив тебя в мире людей? — Стелли заговорила с такой горячностью, что я удивился.

— С чего ты взяла?

— Может быть, с того, что я часто так думаю о своей маме, — призналась она торопливо.

— Твоя мать тоже умерла? — решился я на болезненный вопрос. Да, я открывал ей свои мысли, но и она не скупилась на правду.

— Я хотела бы верить, что она была вынуждена уйти в мир волшебных существ. И однажды вернётся ко мне. Знаешь, иногда эти мысли помогают мне не сойти с ума. Не сойти с ума окончательно, — добавила она, мгновение помолчав.

Почему же я сам никогда так не думал? Может быть, потому, что у меня не было повода не верить моему отцу? Да и земельный холмик на городском кладбище тоже не вызвал у меня подозрений. Вдруг мне захотелось, чтобы эта странная девочка оказалась права. Как же была притягательна эта сказка: моя мама — эльф или гном, и она ушла в мир волшебных существ, а я не урод какой-нибудь, а просто другой, просто не человек. Сказка была так хороша, что я потянулся к ней всем сердцем, но тут же одёрнул себя: такие мечты были опасны, они заманивали, как проклятые цветы на Болота, и губили неосторожных. Стелли было позволительно мечтать, она была красива и, судя по костюму, очень богата — таким многое прощается. Свихнувшийся же карлик вызвал бы не умиление, а ещё большее желание причинить ему боль.

— Это всё сказки, — сказал я угрюмо, — в них верят только глупые дети.

— Не хочешь — не верь!!! — Стелли в сердцах рубанула воздух рукой. Нечаянно она задела бабочку, которая упала к нашим ногам сорванным цветком.

Девочка опустилась перед ней на колени и заплакала, но было очевидно, что до слёз её довела вовсе не смерть бабочки, а мои жестокие слова. И тогда я решился сделать для Стелли маленькое чудо, чтобы загладить вину. Осторожно подняв бабочку, я легко коснулся её крылышек губами. Насекомое секунду не двигалось, а затем зашевелило усиками, поползло по моей руке и взлетело. Такие фокусы я умел проделывать с самого детства — правда, оживить никого крупнее синицы мне не удавалось. Да и отец строго-настрого запретил мне рассказывать об этом посторонним, а уж тем более демонстрировать на деле, иначе в колдуны запишут. А с колдунами в До́ллине не церемонились.

— Как ты это сделал? — воскликнула Стелли, тут же забыв о своих слезах.

— Она просто не была мертва, вот и всё, — начал оправдываться я.

— Она была мертвее некуда.

— Что же я, по-твоему, оживил её?

— Да.

— Ну насмешила, — хохотнул я, хотя на самом деле мне было не до смеха. Сто раз пожалев о содеянном, я попытался отвлечь девочку: — Хочешь, я покажу тебе настоящее волшебство?

— Да, — ответила Стелли, ни на минуту не задумываясь.

— И ты не боишься?

— Чего?

— Ну, что я заведу тебя куда-нибудь?

— Так ты всё-таки гном?

— Нет, я же сказал.

— Тогда не боюсь.

Я тяжело поднялся, радуясь тому, что новая знакомая не предложила мне свою помощь, закинул лютню за плечо — это было непросто: инструмент был почти с меня — и двинулся вперёд. Как же неловко я чувствовал себя в этот момент: хотелось бы идти легко и изящно, а не переваливаться, как неуклюжий гусак.

— Куда мы идём? — спросила Стелли через какое-то время.

— На Болота.

— Звучит зловеще, — улыбнулась девочка.

— Так оно и есть.

Я ещё не представлял, каким в будущем станет это место, не знал, что им начнут пугать не только детей, но и взрослых. Не ведал, каким великолепно красивым оно будет и какую угрожающую мощь обретёт. Во времена моего детства Болота тоже восхищали, но природа этой красоты была иной, хотя не менее волшебной. Безобидными Болота тоже не были — один неверный шаг мог стоить человеку жизни. Но всё это были мелочи по сравнению с тем ужасом, который позже стали внушать Болота. Мне здесь были знакомы все дорожки, островки и трясины. С самого раннего детства я прибегал на Болота, потому что, по словам отца, их обожала моя мама. Особенно я любил это место весной, когда всё вокруг цвело. Летом Болота тоже были неплохи, но весной просто поражали воображение. И сейчас я радовался, что могу показать Стелли это чудо.