филармонии, встречи в библиотеках. Вряд ли, думал он, в их городе найдется такая пара студентов, способная обойти все те культурные мероприятия, которые посетили они во время своих свиданий.

Их отношения обходились без лишних слов, но одно слово в их отношениях было нелишним, и он его сказал. Дело было в начале декабря, в субботу вечером, когда они возвращались из театра. Дул сильный ветер, шел снег с дождем, и в ожидании трамвая они забились в самый угол остановки. Он заслонил ее собой от ветра. Под впечатлением от спектакля, Надя сначала долго молчала, а потом заговорила. Ей очень хотелось сказать ему, что у нее на душе. Она очень волновалась. Он заметил слезы у нее в глазах. Подъехал трамвай. Якуб дал ей платок. Она прижалась к нему и тогда он почувствовал, что момент настал. И сказал. До сих пор он не уверен, услышала ли она. По всей видимости, нет, потому что вагоновожатый нажал на тормоз, который издал страшный металлический лязг, а на ней в тот вечер была толстая шерстяная шапка, прикрывавшая уши.

Чаще всего они возвращались трамваем. На такси – только после ночных сеансов в кино. Ему хотелось быть с ней как можно дольше. От остановки, на которой они выходили, он провожал ее домой, прощался, целовал руку. Может, и старомодно, но именно так его научила мать. Он всегда ждал до тех пор, пока она не исчезала за дверью, а в окне кухни первого этажа не зажигался свет. Потом он стоял еще некоторое время, всматриваясь в дверь, в надежде, что, может, все-таки она вернется, откроет дверь и пригласит его к себе. Но пока что такого не случалось.

Вот и за несколько дней перед Рождеством он так же провожал ее. Она сказала, что на праздники будет дома и если у него найдется желание и время, то вечером, естественно после семейного ужина, он мог бы заглянуть к ней, потому что она готовит лучшие в мире пироги с грибами и капустой.

Она пригласила его к себе! Надя решила впустить его в свой мир! Он помнил, что, когда возвращался на трамвае домой, ему хотелось петь.

Никогда прежде он не ждал Рождества с таким душевным подъемом. Даже когда он был маленьким мальчиком и вел подсчет, сколько еще раз ему придется засыпать и просыпаться, пока не придет время подарков, он не ждал того вечера с таким нетерпением. Он перекопал весь интернет, пока наконец не нашел в Польше магазин, в котором продавали лучшие акриловые краски для рисования на стекле, самого большого увлечения Нади. «Никаких подделок, только эти, импортные, произведенные на маленьком заводике в Португалии обеспечивают нужную интенсивность цвета» – говорила она. Он понятия не имел, что такое «интенсивность цвета», но он хорошо запомнил другое ключевое слово – Португалия. Он знал, что этим подарком доставит ей самую большую радость. И чтобы иметь гарантию, что подарок будет доставлен в срок (он не верил никаким обещаниям ни UPS, ни DHL, ни тем более Польской «Почты»), он несколько часов тащился поездом с тремя пересадками на «Дальний Восток», как говорил Витольд, который не мог понять, как это «ради какой-то девчонки можно провести столько часов в обнимку с польской железной дорогой». Якуб даже не пытался объяснять ему, что Надя – это не «какая-то там девчонка». Вит, как обычно, все сначала высмеивал, потом переходил на сарказмы, пока наконец не убеждался, что смеется над вещами важными, и уже тогда начинал выказывать удивление и восхищение. Поэтому Вита надо было переждать. Как говорила Марика, «Виткаций – аффективно двухполюсный: для перехода от сарказма к плаксивой взволнованности ему требуется не более четверти часа». Так было и на этот раз. Именно Вит подвез его на вокзал, откуда он направился в другой конец Польши, в маленький городок неподалеку от Хелма, чтобы лично получить краски для Нади. Тот же Вит ждал его ночью на перроне, когда он с большой картонной коробкой вернулся с «Дальнего Востока» Польши.

Наконец подошли праздники. Дождливые, ветреные, какие-то предвесенне теплые, с небом, затянутым темно-серыми тучами, на котором ни один ребенок не имел ни малейших шансов увидеть хоть одну звездочку. А тем более первую. Бесснежное Рождество. Какое-то совсем не зимнее. Для Якуба это не имело никакого значения. К огромному удивлению матери, он с самого утра без лишних напоминаний помогал на кухне, потом они с отцом ставили и наряжали елку, делая это в невиданной доселе гармонии и согласии, без конфликтов, без взаимных обвинений в том, что и на этот раз лампочки в гирлянде не горят, как, впрочем, и всегда. Без умничанья, спокойно разговаривая, прислушиваясь к собеседнику, перебрасываясь шутками. Время от времени, заслышав громкие голоса, мать влетала в гостиную со строгим лицом, готовая сгладить конфликт. Он помнит ее вздохи облегчения, когда оказывалось, что крики эти – никакая не ссора, а громкая реакция на шутки и восторги, что «вот она, нарядная, на праздник к нам пришла». Когда они закончили, отец исчез в спальне, а он сел за пустой стол. Из кухни слышалась мелодия какой-то колядки, прерываемая пением матери и отзвуками ее суеты на кухне. Дом пах елкой и непременным атрибутом рождественской Вигилии[3] – борщом.

Якуб всматривался в отражение лампочек в окне, думал об отце.

Со времени памятного августовского «проекта для Мартина» отец изменился – стал другим. Да и он тоже старался стать другим сыном, хотя после возвращения с Мазур им случилось поговорить только раз. Одним сентябрьским утром, в ванной, во время бритья.

– Мартин вчера написал мне, что ты работал десять дней по двенадцать часов. Иногда даже ночью, – неожиданно заговорил отец. – Исходя из ставки двести злотых за час, получается двадцать восемь тысяч.

– Это невозможно, – удивился Якуб.

– Что же здесь невозможного, сынок?

– Чтобы Мартин так ошибся. Умножить десять на двенадцать и на двести – элементарно, получается двадцать четыре, задача для первоклассника, – ответил он спокойно. – Для меня это конечно сумма, но делал я это не из-за денег. Ты попросил – я сделал.

– Ничего он не ошибся, сынок, – сказал отец изменившимся голосом. – Он никогда не ошибается. Такой уж он. Ты работал в субботу и в воскресенье. Головой работал. А за это полагается надбавка в две тысячи. Так в контракте.

– Все равно не сходится, папа, – тихо прервал он отца.

– Формально ты прав, – ответил отец. – Но неформально Мартин считает, что поймать сигнал на бесконечном поле за высокой стеной – космическое мастерство. И что за это положена премия. Впрочем, точно так же считают