Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шихуакоатль беззвучно открывал и закрывал безгубый рот, силясь подняться на ноги. Но клинок ярла уже щекотал ему горло.
— Ты тоже отправишься к богам, старый змей, — шепотом сказал Асмунд. — Если не будешь молчать.
Главный судья бессмысленно вращал головой. Его шея, морщинистая, как у старого индюка-улума, зябко подергивалась.
— Ты поможешь мне. Отсюда мы выйдем вместе. Зови жреца. Ну?
Шихуакоатль послушно кивнул головой. Напряженным голосом окликнул он звездочета. Тот вбежал, ни о чем не подозревая. Прибившийся у входа ярл одной рукой зажал ему рот, другой схватил за горло и задушил.
Судья стал громко икать от страха. Асмунд выразительно погрозил ему ножом, и старик замер.
— Живо! Вставай.
Вместе с Шихуакоатлем он подтащил труп Пернатого Змея в узкому проему окна и сбросил вниз — там грохотал горный поток, омывающий подножие дворца. Затем туда же отправился и мертвый жрец. Понукаемый ярлом судья тщательно вытер следы крови на полу.
— Теперь садись. Пиши! — приказал Асмунд.
— Что… писать? — заикаясь, спросил Шихуакоатль.
Асмунд молча указал на низкий столик у ложа К-ук-улькана. Там были чистые листы луба фикуса, краска в сосуде, напоминающем морду ягуара, и кисть.
— Пиши, — повторил ярл, пряча нож. — «Сыны Толлана! Я, великий Пернатый Змей, сегодня ночью беседовал с богами. Они позвали меня к себе, в обитель неба. Ибо я выполнил свой долг на земле. Со мной отправился младший жрец Акатль. Я вернусь к тольтекам, когда будет угодно богам. Но сыны Толлана должны продолжать поход в страну майя. Вождем тольтеков я оставляю моего сына, Почотля Кецалькоатля.
Рыжему Накону повелеваю пересечь Голубое море и узнать, что лежит за ним.
Мою волю записал Шихуакоатль. Он был при этом.
Я, Пернатый Змей, сказал все».
Шихуакоатль остановился, его глаза еще больше выпучились, кисточка дрожала в руке.
— Ну, живо! — подстегнул его Асмунд.
Судья дописал последние знаки. Асмунд наклонился над его плечом, проверил написанное. Потом взял лист луба и положил его на видное место, у изголовья постели К-ук-улькана.
— Идем, — поднял он старика за плечо. — Но не вздумай выдать хоть жестом, когда пойдем мимо стражи.
…Чувствуя у ребра холодное острие, Шихуакоатль медленно двинулся вперед, чуть справа от накона. Со стороны все выглядело так, будто они о чем-то братски беседуют, касаясь друг друга плечом. Воины охраны с каменными лицами стояли между колоннами. Факелы в их руках шипели и потрескивали, освещая площадку оранжевыми бликами.
Асмунд и судья неторопливо спустились вниз, миновали площадь, где вокруг костров вповалку спали тольтеки. Ярл поглаживал надетый на палец личный перстень Топильцина — знак высшей власти — и лихорадочно обдумывал, что предпринять дальше. У темного края площади он остановился и сказал Шихуакоатлю:
— За смерть Пернатого Змея не простят никого. Запомни это крепко. А потому молчи до конца жизни, которую я тебе дарю. Если откроешь тайну, меня, конечно, схватят. Но я назову тебя своим сообщником. И ты тоже погибнешь на жертвенном камне. А сначала будет яма пыток. Ты понял меня?
Шихуакоатль молчал. Что он мог возразить?
— Где Мискит? — вспомнил Асмунд.
— В подвале главного храма, — пробормотал судья.
— Он еще жив?
— Да. Потому что сказал все после первой же пытки.
— Сейчас я позову воина, — ярл кивнул на ближайший костер. — А ты дашь ему приказ привести Мискита сюда.
…Ночь была на исходе, когда Рыжий Након, по-прежнему сопровождаемый Шихуакоатлем, отыскал начальника гвардии К-ук-улькана. А за четыре часа до этого ушел к побережью Голубого моря, к бухте, где стоял построенный драккар, раб Мискит. Ушел, чтобы подготовить судно к отплытию.
Ярл показал начальнику гвардии личный перстень Топильцина. Тот почтительно склонил голову.
— По воле Пернатого Змея я ухожу на восток, к морю, — торжественно говорил Асмунд. — Ты дашь мне отряд отборных воинов. Сейчас, немедленно. Большие лодки готовы. Я переплыву Голубое море и высажусь у Уук-Йабналя. А ты и другие наконы придете туда же — через сельву. Я буду ждать вас к исходу двадцать первой луны. И мы сокрушим великий город, где много золота и индюков. Я сказал все. — И Асмунд опять показал тольтеку личный знак Топильцина.
…На окраине города Асмунд наконец отпустил Шихуакоатля.
— Прощай, старый змей с вырванным жалом. Тебе придется очень толково объяснить жрецам и Совету непререкаемых, — Асмунд насмешливо улыбнулся, — все чудеса этой ночи. И то, что написал на лубе фикуса Пернатый Змей… Я ухожу. Совсем. Навсегда.
Глядя вслед ярлу, уводившему в темноту отряд гвардейцев, судья бормотал в бессильной злобе:
— Тебя покарают великие боги, чужеземец. Ты не уйдешь от их мести!
Но умом Шихуакоатль понимал, что Рыжий Након ускользает безнаказанным. Никто никогда не узнает правду о великом Топильцине. Никто не должен знать. Он, Шихуакоатль, создаст легенду о Кецалькоатле. Легенду, которая переживет века. А сам будет молчать — о правде. Как молчат камни.
8
Асмунд почувствовал, что становится, наконец, самим собой, вольным викингом. Да, он еще будет королем открытого моря, снова услышит вдохновляющий звон бронзового диска. Плечи ярла оттягивала кожаная сумка с золотом и драгоценными камнями — военная добыча за годы походов. Этого вполне хватит на покупку там, в Вестфольде, нескольких первоклассных драккаров. И о нем, Рыжем Ярле, снова заговорят. Скальды будут петь о Рыжем Асмунде, который дважды переплыл Море Мрака, побывал в сказочных странах и, совершив немыслимые подвиги, сумел вернуться назад.
Ярл снова мечтал о морских походах и набегах. Франки и саксы, италийцы и арабы будут дрожать от страха еще задолго до того, как драккары Асмунда войдут в пролив между Островом Саксов и землей фризонов, когда он будет плыть еще в Туманном море.
Быстроногие, закаленные в походах воины едва поспевали за широко шагавшим Наконом. Трое суток без отдыха и сна шел отряд к морю. Они продирались сквозь сельву, карабкались по перевалам, преодолевали реки и ущелья. И лишь на четвертый день Асмунд дал измученным людям отдых.
К ночлегу никто не готовился: тольтеки падали там, где их застал приказ, и мгновенно засыпали.
Но Рыжий Ярл бодрствовал. Он знал, что не заснет, пока не ощутит под ногами знакомой палубы, не увидит взлетающую на рифах пену прибоя.
…Черное небо придавило сельву, растеклось по ней удушливыми испарениями. Все оцепенело. Тишина — тягучая, густая — властвовала над забывшимися в глубоком сне тольтеками. Где-то чуть слышно завыл койот. Потом звук повторился ближе… Асмунд поднял голову. Напрягая зрение и слух, он пытался понять, почему осторожный зверь, обычно избегающий встреч с
