В ходе последней он рассказал историю одного молодого спортсмена – прыгуна в высоту, который, несмотря на все старания, никак не мог преодолеть планку. Все прыгуны насмехались над ним. А потом он подошел к этому делу контринтуитивно, изобрел новый способ прыжка под названием «фосбери-флоп» и завоевал золото на Олимпийских играх 1968 года. На момент рассказа Джона уже получал огромные гонорары за выступления – десятки тысяч долларов. Думаю, выплаты были столь щедрыми, потому что его посыл всегда вдохновлял. Мои речи обычно более демотивирующие – и, как я успел заметить, оплачиваются хуже.

Прилагательным, чаще всего применяемым к Джоне, стало «гладуэллианский». Малкольм Гладуэлл был штатником в «Нью-йоркере» и автором самой успешной контринтуитивной поп-научной книги «Переломный момент»[13]. Обложки книг Джоны Лерера выглядели так же, как обложки книг Малкольма Гладуэлла. И те, и другие походили на еще упакованную технику от «Эппл». Джона постепенно становился сенсацией. Когда он сменил работу, это стало инфоповодом:

Джона уволился из «Нью-йоркера» через семь недель после вступления в должность, в тот день, когда вышла статья Майкла. Вечером воскресенья – накануне публикации – он выступал с основным докладом на Международной образовательной конференции «Встреча с профессионалами со всего мира» в Сент-Луисе. Предметом его речи была важность человеческого взаимодействия. В ходе выступления – согласно твиту присутствовавшей в зале журналистки Сары Брэйли – он заявил, что с момента изобретения «Скайпа» посещаемость встреч возросла на 30 процентов. Когда он покинул сцену, она догнала его и спросила, откуда взялась такая немыслимая статистика. «Из разговора с одним гарвардским профессором», – ответил он. Но когда она уточнила имя профессора, он таинственным образом отказался его разглашать. «Сначала я посоветуюсь с ним, можно ли назвать его вам», – разъяснил он. Она оставила Джоне свою визитку, но он больше не выходил с ней на связь, что не сильно ее удивило, поскольку на следующее утро он попал в опалу и ушел со своей должности.

В последующие дни издательство изъяло и избавилось от всех находящихся в обращении копий «Вообрази» и предложило вернуть деньги всем, кто уже приобрел себе экземпляр. Цитат Дилана хватило, чтобы свергнуть Джону. Его дальнейшей резкой паники определенно хватило: в своем разоблачении Майкл написал, что Джона «избегал прямого ответа, вводил в заблуждение и в конце концов просто-напросто солгал» ему. Интернет-порталы моментально заполонили комментарии вроде «В этом прохвосте столько самодовольства, что было даже как будто приятно увидеть его униженным» («Гардиан»), «Прибереги гонорар за книгу, болван, тебе понадобятся деньги» («Нью-Йорк таймс») и «Наверное, странно чувствуешь себя, когда в тебе столько лжи» («Тэблет»).

Тем временем в Бруклине Майкл мучительно размышлял, правильно ли он поступил, нажав на кнопку «Отправить». И хотя в итоге он решил, что этот выпад против Джоны был праведным ударом по жанру научпопа в целом – «Чтобы создать такую логичную систему, о которой моя мама сказажет: “Ой, я тут такое прочитала, ты знал, что вот это ведет вот к этому?”, нужно явно сглаживать углы», – слова Эндрю Вайли преследовали его. Возможно, этого было недостаточно, чтобы разрушить жизнь человека.

Но дальше стало еще хуже. Журнал «Вайрд» попросил профессора журналистики Чарльза Сейфе изучить восемнадцать колонок, которые Джона написал для них. Во всех, кроме одной, нашлись «следы некоторой журналистской оплошности». В основном Джона использовал одни и те же свои предложения в разных статьях, но этим все не ограничилось. Представьте, что было бы, забудь я закавычить цитаты, взятые с сайта стипендии Родса. Вот такого плана нередкая небрежность и плагиат вскрылись. Возможно, худшим нарушением стало то, что Джона позаимствовал несколько абзацев из блога Кристиана Джарретта (Британское психологическое общество) и выдал за свой текст.

Майкл с огромным облегчением выдохнул – как он сам мне рассказал, – узнав, что «вранье затронуло каждую книгу, каждую журналистскую работу».

Джона испарился, оставив последний, невинный, до-скандальный твит, подобный блюду с заветрившейся едой на борту «Марии Целесты»[14]:

Он игнорировал любые запросы на интервью. И всплыл обратно на поверхность лишь однажды, чтобы кратко ответить Эми Уоллес из «Лос-Анджелес мэгэзин», что интервью он не дает. Так что я невероятно удивился, когда он ответил на мое письмо. Он был «счастлив связаться со мной», написал он, и «с радостью поговорил бы по телефону или как-то еще». В итоге мы договорились прогуляться по Голливудским холмам. Я вылетел в Лос-Анджелес, несмотря на то, что его последнее письмо ближе к концу содержало в себе неожиданную и обескураживающую фразу: «Не уверен, что я готов стать темой для исследования или поговорить под запись».

Казалось уместным, что мы шли именно по пустынному каньону, поскольку кара ощущалась как нечто библейское: публичное посрамление, за которым последовало изгнание в пустыню. На этом, правда, аналогия заканчивалась, так как, согласно Библии, пустыня не была наводнена ослепительно красивыми кинозвездами и моделями, выгуливающими своих собачек.

Некоторое время мы шагали в тишине. Затем Джона привел еще два аргумента (наравне с «американцы жаждут трагедий с хеппи-эндом»), почему мне не стоит писать о нем. Первый – если я планировал быть добряком, он этого не заслужил. Второй – предупреждение: «То, что я сейчас по большей части ощущаю, невероятно радиоактивно. Так что даже когда люди идут на контакт с хорошими намерениями, в итоге я заражаю их своими изотопами».

Джона считал, что наше совместное времяпрепровождение неожиданным образом разрушит меня.

– Ну, со мной такого точно не случится, – рассмеялся я.

– Значит, вы будете первым, – ответил он.

Услышав, как он произнес это, я ощутил резкий укол паники. Это довольно жутко слышать от другого человека. Тем не менее я продолжил убеждать его, снова и снова, но каждая новая фраза словно все сильнее терзала его. Как будто я был сиреной, упорно манящей его к скалам своей песней о возможном искуплении. Он сказал, что худшими днями для него были те, когда он позволил себе почувствовать надежду на второй шанс. Лучшими – те, когда он понял, что все кончено, а его уничтожение – необходимость, которая призвана отпугнуть других.