Я вижу их пятки, грязно-рыжие, круглые пальцы... Их длинные ноги, они чешут их одна об другую... Их ленивые тела покоятся, а глаза, полуприкрытые, бродят по реке, по берегу, там, где горизонт... Я встаю и выхожу на берег. Они ржут. С меня течет, как с корабля, который подняли со дна!

Два Славы. Один Слава Баландин, а другой — Слава Пират. Фамилии его никто не помнил. Пират чернявый, нервный, с кривыми ногами. Он «сидел». Он худой и весь белый, кроме шеи и рук. От него непонятно пахнет, и он знает людей по шагам. Это привычки зоны. Я тогда не знал. А он шел не оглядываясь и говорит вдруг: «Фриц, а Фриц... Хули крадешься...»

Мне не хочется до него дотрагиваться.

А Слава Баландин совсем другой. Он весь раскидывается, когда лежит на берегу. Он кудрявый, с широкой костью и мощным животом. Его пупок, глубокий, ровно поднимается и опускается... Я мог часами смотреть на его пупок. Его соски темные и припухшие... На коже остаются следы от ногтей, когда он чешет спину. Он кажется веселым и жестоким.

Я с ними ходил в «карьер». Пират там играл в карты с еще одним зеком, Васей Сараевым. Вася был старый и всегда мерз. Он носил клетчатую рубашку с длинным рукавом.

«Я не мужик, — приговаривал он, сдавая. — Я — блатной...»

Я ни черта не понимал, когда они с Пиратом разговаривали. Казалось, два пса ходят вокруг куска падали... От них обоих пахло чем-то необъяснимым... Как будто идешь по болоту...

Я отходил и плюхался рядом с Баландиным. Он никогда не садился с ними играть. Он просеивал песок сквозь большое сито. Я смотрел, не мигая, на его грудь, его плечи, бицепсы и сосок, который вздрагивал... Его спина и бедра, обтянутые старыми штанами моего отца... Отец и он были когда-то друзьями.

Его шея напряжена. Он сидит на корточках. Весь торс в движении, мускулы вздрагивают. Только ноги и бедра неподвижны и напряжены.

Песок тихо шуршит и падает... Если закрыть глаза, то кажется — дождь. Тихий дождь среди ослепительного утра...

Через некоторое время я чувствую его запах... Он вытирает лоб. Кудри становятся мокрыми. Они прилипли.

Я не могу моргнуть. Он встает и подтягивает штаны. Они ему чуть велики. Видны волоски, уходящие в низ живота.

Сочетание мощи и светлых тонких волосков, спускающихся вниз... Лоб, спина и переносица блестят от пота. Его татуированная роза темнеет на плече...

Я так близко, что вижу светлые волоски, прорастающие сквозь ее лепестки.

Он мне подмигивает. Я улыбаюсь блаженно. Это утро, уже жаркое, и карьер, и его смуглое, как цевье ружья, тело... Его волосы и рука, вытирающая пот со лба... Его улыбка никому... В пространство... От жары и молодости... Его губа, припухшая, разбитая... Он опять улыбается и перестает вращать сито... Он смотрит на горизонт и улыбается. На нем лежала благодать...

Я чуть не плакал, глядя на него... Стараясь увидеть то, что видит он... Я смотрел туда, куда он смотрел. На горизонт... Потом снова на него... А он все улыбался...

-------------------------

-------------------------

Летний полдень... Дед помешивает скворчащую картошку в сарае на примусе. Он голый, загорелый, с торчащими лопатками. Белеет в темноте сарая его голая задница. Он что-то напевает. Потом он появляется с болтающимся бледным членом, с папиросой во рту... Он смеется.

Мы едим картошку прямо со сковороды, усевшись на пороге.

Его стрижка «полубокс», его выпуклый живот и шрамы... Я разглядывал эти глубокие рытвины, а вилка, оставленная на краю сковороды, нагревалась, потом нельзя в руки взять. Дед шмыгает носом, это значит, он доволен.

--- Оденься! Нахал! --- Сейчас придут забор чинить! ---

Бабушка кричит, она не любит, когда дед ходит голый. Он не шевелится. Только, открыв рот, остужает картошку и усмехается.

Стоит жара. Дети не чувствуют ни жары, ни холода.

Дед любит такое время. Полдень... Его папироса, прищуренные глаза, очки, газета в руках, муравьи, заползающие в пупок, он их отгоняет... Сдувает папиросным дымом. Потом он перешел на сигареты.

Пачка с изображением горы Памир, кривой мизинец, тапочки со стоптанным задником, мухи и муравьи, ползающие по его спине...

— О! Суки! Как они мне надоели!!! --- Ну- ка, убей! --- Не бойся, хлопай! --- И почеши --- Ага! --- Во-о-от здесь! --- Да! ---Не бойся! --- Ногтями, ногтями! ---

А потом стук дождя по крыше, темные сени и сапоги в темных сенях, ледяная вода в ведрах качается...

Бабушка в платье с огромными, с ладонь, красными цветами, волосы уложены косой вокруг головы, крошечные часики высоко на запястье, тонкие ноги, огромный живот, таблетки, уколы инсулина в бедро...

--- Кобель! --- Когда ты только успокоишься?! --- Когда бабы тебе откусят женилку проклятую?! --- Дождешься! Доходишься! Нарежут зонщики-мужья твоего пса на пятаки! --- Когда ты подавишься только своей водкой! --- Где мои деньги?! --- Давай- давай! --- Пей! --- Пей! --- Взы! --- Кобель! --- Взы!!! --- В милиции давно топчан по тебе соскучился! ---

И так далее, и так далее...

Печка с трещинами, Витька и его сопли, засохшие на перешитой от отца фуфайке... Мы сидим наверху, в темноте, и тихо...

--- Чё это они? ---

Шнайдер шепчет, глаза испугано блестят. Я пожимаю плечами. Я привык.

--- Тебе дед про войну рассказывает? --- Ну там, про оружие, про танки? ---

--- Нет ---

Он вздыхает...

--- И мне мой тоже --- Чё они все так бухают? --- Мой дедка так вообще в хлеву спит --- Мать пойдет доить, так обходит его --- Раньше притаскивала домой --- А теперь нет --- Обходит --- Я когда хожу, голову поправляю --- Он падает всегда, один раз разбил башку ---

--- А мой, — говорю, — нет --- Не падает--- --- Да уж, смотри, чё они с бабкой твоей выкаблучивают! --- У твоего хоть шрамы есть, — печально говорит Шнайдер. — А у моего нет --- Да он и не был на войне- то --- Врет, поди, все --- Пил всю войну, на- верное --- Все они врут --- Все ---

--- У него ведь медали есть, — говорю. — И желтые, и белые ---

--- Ну и хули --- За пьянку дали --- Или спиздил --- Он же сидел --- Только мать не говорит никому --- А он мне сам сказал --- По пьянке --- Он в трудармии был --- С военными вместе --- Там у них бригадирша была --- Дед, когда ее вспоминает, весь трясется --- Даже стакан проливает — Она, говорит, была глухонемая --- У нее всех убили --- Она с топором ходила и никогда не спала ---

Мы молчим.

--- Дед мне говорит, что от тоски пьет. — Витька поворачивается на спину и задумчиво уставляется в потолок. — От тоски --- А с похмелья ему еще хуже --- Вырасту — буду один жить --- И пить сколько хочу --- Он твердо говорит. Я с уважением на него смотрю. Он так уверен.

--- Я буду заедать --- Ты, Фриц, пил хоть раз? --- Балдел? --- Я балдел --- В ногах мурашки такие --- Теплые --- Бегают-бегают --- И хуй чешется --- Весело --- А потом я заснул ---