собак, чем детей. Дерек Томпсом писал в «Атлантик» в 2019 году, что: «...Будущее города бездетно».

Хотя расизм пребывает в упадке, расистские подходы сохраняются в США и Европе после веков институционализированного белого супремасизма, которое завершилось только в середине двадцатого столетия. Расовые и этнические предрассудки, несомненно, являются мотивом оппозиции иммиграции для некоторой части избирателей.

Но если бы предрассудки были бы единственным или крупным фактором, стоящим за сопротивлением местных рабочих высокому уровню иммиграции, то в таком случае урождённые белые рабочие граждане западных стран должны быть столь же враждебны к состоятельным и имеющим высшее образование небелым иммигрантам, сколько ни враждебны низкооплачиваемым небелым иммигрантам. Однако это не наш случай. В США отношение к иммиграции в основном определяется классом; менее образованные рабочие более склонны одобрять ограничение иммиграции, чем более образованные рабочие. В то же время в США и других западных странах существует широкая межклассовая поддержка иммиграции людей, имеющих профессиональные навыки. В США не было серьёзной враждебной реакции на против восточно- и южноазиатской иммиграции, в которой преобладают специалисты с высшим образованием, сравнимой с враждебной реакцией против менее профессиональных и низкооплачиваемых бедных латиноамериканских иммигрантов, хотя иммигранты-азитаы тоже не являются белыми. В Британии популисты из числа рабочего класса жалуются на «польских водопроводчиков» и других бедных иммигрантов из Центральной и Восточной Европы, хотя те являются белыми. Как и предсказывает теория расщеплённого рынка труда, реакция местного рабочего класса сильнее всего направлена против отдельных групп иммигрантов, всё равно белых или небелых, которые считаются конкурентами за рабочие места или вэлфер и государственные услуги.

Географическая поляризация, очевидно проявляющая себя в западных демократиях, таким образом, выражает социальной раскол между классами, живущих в разных регионах — надклассом с высшим образованием и непропорционально иммигрантскими по происхождению работающими бедняками в хабах с высокой плотностью населения и преимущественно белым и местным рабочим классом в глубинке с низкой плотностью населения. Их разногласия по экологической политике, торговле, иммеиграции и другим вопросам отражают конфликтующие интересы, ценности, образы жизни и притязания.

Может ли нынешняя классовая война, которая одновременно ведётся на всех этих фронтах, уступить место новому классовому миру? История прошлого века в западных странах даёт некоторую надежду на это. К середине двадцатого века первая классовая война между менеджерским надклассом и рабочим классом завершилась хрупким межклассовым миром, который продлился поколение. Пока он держался, европейские и североамериканские демократии наслаждались величайшим распространением процветания и гражданских прав в своей истории.

Как почти век назад классовая война сменилась классовым миром на Западе является предметом рассмотрения следующей главы.

 

 

Глава III. Мировые войны и новые курсы

 

Чтобы понять то, как на западе началась новая классовая война, необходимо понять, как закончилась старая.

Первая классовая война новейшего времени имела своим истоком рост промышленного капитализма в XIX-XX веках. В разных западных западных индустриализация протекала в разных формах и с разной скоростью. Но создаваемые ею социальные вызовы везде были схожи.

Американский экономист Джон Бейтс Кларк заметил в 1901 году: «...Если бы Земля вернулась в карбон и была бы вновь населена динозаврами, то перемены, случившиеся с животным миром, едва ли показались бы более значительными, чем те, что произошли с деловым миром, когда появились эти чудовищные корпорации». Движение великого слияния 1895–1904 годов создало в США громадные фирмы во многих отраслях экономики, включая некоторые фирмы, которые существуют и сегодня — такие, как ДюПон, Набиско, «Интернэшнл Харвестер» и «Отис Элевейтор». В 1900 году более 400 американских промышленных компаний - половина из них в металлургической или текстильной промышленности — использовали более тысячи наёмных работников.

Капиталисты, неспособные лично контролировать огромные концерны и огромное число рабочих, вынуждены были положиться на новый вид специалистов, на менеджеров, которых во всё больше и большей степени выпускали из недавно созданных бизнес-школ. В одной отрасли экономики за другой массовое производство товаров, создаваемых рабочими с помощью машин, вытесняло мелкое ручное производство ремесленников. Механизация сельского хозяйства уничтожила образ жизни и общины арендаторов и семейных фермеров. Вокруг изругающих столбы дыма фабрик вырастали рабочие трущобные кварталы, которые пребывали в критическом положении с точки зрения коммунальных услуг, образования и здравоохранения. Миграция сельских жителей и иностранных иммигрантов в промышленные города для работы на заводах порождала стычки на этнической почве и политическую реакцию.

США, сменившие Британию как самая передовая капиталистическая промышленная экономика, были источником некоторых худших проявлений трудовых конфликтов, правительство бизнес часто вступали в союз друг с другом, чтобы подавлять рабочих в эру между завершением Гражданской войны и до 1930-х годов. Хомстэд, Ладло, битва у горы Блэр - это были эквиваленты битвы при Банкер-Хилл, Йорктауна, Антьетама и Геттисберга в первой американской классовой войне.

В XIX — начале XX столетия пять значимых научных школ спорили о будущем промышленного общества: либерализм, «продюсеризм», социализм, корпоратизм и плюрализм. Экономический либерализм имел несколько разновидностей, включающих в себя как эклектичный и гибкий «классический либерализм» Адама Смита, Дэвида Рикардо и Дж.С. Милля, так и более жёсткую антигосударственническую идеологию, ассоциируемую с именами Людвига фон Мизеса, Фридриха Хайека и Милтона Фридмана, которую уже в 1920-е годы стали называть «неолиберальной». Экономический либерализм во всех своих формах отождествлял человеческую свободу с коммерческими трансакциями на рынках, в то время как роль государства ограничивалась претворением в жизнь законодательства и, возможно, обеспечением минимального уровня социального страхования. Либералы свободного рынка обычно рассматривают национальные границы как неудачные и устаревшие барьеры на пути свободного движения капитала и рабочей силы в рамках единой мировой рыночной экономики.

Капиталистическая и менеджерская элита западных стран часто продвигает те или иные версии экономического либерализма, от классического либерализма в начале XIX века до глобалистского неолиберализма в наши дни. «Продюсеризм», социализм, корпоратизм и плюрализм каждый по-своему отвергают либеральную идею, что экономикой следует управлять на основе максимальной чуткости к бизнесу на свободном рынке рабочей силы, а также других ресурсов для производства.

«Продюсеризм» является верой в то, что государство должно придать экономике такую структуру, чтобы она способствовала увеличению числа самозанятых фермеров, ремесленников и мелких торговцев. Моральным идеалом этой школы является самодостаточный гражданин республики, в которой большинство населения составляют мелкие производители. Чья экономическая независимость означает их неуязвимость к шантажу и запугиванию со стороны богатой элиты. У «продюсеризма» в США, в форме джефферсоновской аграрной традиции. богатая история. Рост массового производства в экономической жизни, сдвиг от положения, в котором большинство населения составляли владельцы ферм и аграрные рабочие, к положению, в котором большинство населения составляют горожане, работающие за зарплату, сделал идеи «продюсеристов» неуместными для современных промышленных