нарезал сала и открыл банку сайры. Аникин стоял обалдевший, и казалось, не мог сдвинуться с места.

– Слушай, – сказал я, – а когда ты ел в последний раз?

– Дня два тому,– братва из совхоза привезли ведра четыре картофельных шкурок. Мы их на костре сварили и на всех поделили.

– На всех, это – на сколько?

– Да нынче, с молодыми… человек сто будет… Может и меньше, не знаю… Молодых уже расхватали кто куда.

– Понятно. Ты тогда хлеба не ешь много, и вообще жуй подольше. Вот это – тебе, – я выгрузил из банки больше половины, – и это, – я положил ему в тарелку кусков пять сала. – Так что не боись – не убежит от тебя. Жуй, как следует. Понял?

– Понял, – на ком-то надрыве ответил Аникин и стал тотчас запихивать в рот все подряд.

– Стой, говорю! Сдохнуть хочешь? Я же сказал – все твое – с тобой будет! Не отберу! Жуй медленно, понял?

Тот закивал, но все равно заглотил тотчас почти все, что напихал в рот.

– Все! Стоп! – скомандовал я. – Теперь жди. Чай выпьем, а потом еще поешь. – С этими словами я забрал у него тарелку.

– Ну вот! А говорили, что мое со мной!– Стал канючить Аникин.

– С тобой, с тобой! Я не съем это! Я просто не хочу, чтобы ты окочурился назавтра! Понял?

– Ага… так все говорят… – продолжал ныть Аникин.

– Ну хорошо, – смягчился я, – Сделаем так.

Охотничьим ножом, который ездил со мной повсюду, я нарезал хлеб на кусочки примерно в квадратный сантиметр. Затем нарубил в банке сайру, смешав ее с маслом. После стал выкладывать тонким слоем измельченную рыбу на ломтики хлеба. Я давал ему по одному и требовал, чтобы он жевал минут по пять. Это не получалось, Аникин поначалу заглатывал их как таблетки, но все равно, интервал я неумолимо выдерживал. Вскоре закипел и чайник. Я бросил в кружки по щепотке черного чаю и положил Аникину пять кусков сахару. Глаза его заблестели.

– Не-не-не! – я стукнул Аникина по руке, которая уже вцепилась в ручку кружки. – С ума, что ли сошел? Пусть остынет, заварится, а ты пока сайру топчи.

Аникин повиновался. Он теперь уже жевал тщательно, словно бы показывая, что готов исполнять любые мои приказания.

– Вот и молодец, – хвалил я, – так, пожалуй, и не сдохнешь! Так, пожалуй, мы еще на свадьбе твоей попьянствуем!

Аникин жуя, что-то промычал, прикладывая руки к груди. Он, видимо, пытался сказать, что, мол – да, конечно – за нами не «заржавеет»!

– А скажи, Аникин, – начал – было – я, – что ты про все это думаешь? – Я обвел рукой вокруг.

– А что?

– Нет, ну нормально все это?

– Не знаю, – опустил глаза он, – начальству виднее.

– Подожди, при чем тут начальство? У тебя свое мнение есть? Вот ты голодаешь, поди, ноги скоро протянешь…

– Не протяну, – веско ответил Аникин, слегка мотнув головой.– Летом – точно не протяну.

– Ну а зимой как?

– Да, авось дотянем до дембеля как-нибудь…

– Понятно. Ну хорошо. А вот если ты точно будешь знать, что околеешь этой зимой, тогда как?

– Значит судьба такая… – философски ответил он, и закинул в рот очередной кусочек хлеба с сайрой.

– Что значит судьба? Ты лошадь или кучер в этой жизни? Охотник или дичь?

Аникин ошарашено уставился на меня:

– Почему дичь? Что вы спрашиваете такое? Я не понимаю!! – он вдруг сильно изменился в лице, и, казалось, был на грани истерики.

– Ну, успокойся, успокойся, это я так, для примера просто. Думал, ты мне поможешь, а я тебе… до дембеля дожить.

– А что помочь-то? Я ничего не знаю!

– Да я понимаю. Просто пару вопросов хотел тебе задать. Если не захочешь – можно не отвечать.

Аникин покосился на еду, разложенную на столе.

– Нет-нет, не бойся. Харчи – твои – в любом случае. Я ничего не заберу, а может еще и оставлю чего. Вопрос в том, что если все останется как есть, я тебе и прислать-то ничего не смогу. Другое дело, если все изменится. Если, скажем, переведут тебя отсюда – в Москву или в Воронеж, например. Но мне основания нужны, сам понимаешь.

– Это что же… Стучать? – осведомился Аникин.

– Нет, друг мой. Стучать – это когда ты на своих жалуешься, или доносишь что и где случилось, и все на тех, кто с тобой же в казарме живет. А тут дело другое. Ты этих гадов и в глаза не видел, и не должен им ничего, а они вот каждый день твою пайку крадут. Да разве ж только твою… И разве только пайку… Знаешь, например, куда-то все оружие исчезло со второго и пятого складов. Что в остальных пока неизвестно, но думаю, что дело не лучше и там обстоит…

– Знаю,– сухо ответил Аникин, запихивая в рот ломтики сала. – Хотя… Это уже давно случилось.

– Как так?

– А так…– равнодушно жуя, ответил боец.– Говорят, уже лет пять тому. Меня еще не было.

– И что?

– Ну, не знаю…– Аникин жевал, – Только вместе с оружием и продсклады опустели, и склады НЗ, в общем – все почти что.

В это время кто-то с шумом вбежал в штаб, и мы услышали, как шаги приближаются к нашей двери. Аникин схватил свою кружку. Я встал за дверью и, затаившись, не суетясь, расстегнул кобуру. Дверь распахнулась, и кто-то громко произнес:

– А! Это ты Аникин!

– Я, товарищ майор, – ответил тот, немного попятясь, и одновременно пытаясь сделать глоток из кружки.

Я застегнул кобуру и вышел из-за двери. Майор, стоявший на пороге, был довольно улыбчив, круглолиц, да и вообще являлся полной противоположностью тощему угрюмому Аникину. Он протянул мне руку:

– Гудзенко, Павел Трофимович.

Я тоже представился.

– Аникина, вижу, подкармливаешь? Не шибко старайся, – он подмигнул бойцу, – Я ему тут на год харчей оставил.

– Вот как? – удивился я.

– Ага, – подтвердил майор. – Еще с неделю тому.

– Понятно, – я посмотрел на Аникина, но тот сосредоточенно ковырял ложкой на дне своей кружки.

– Ладно, лейтенант, пойдем со мной наверх, посекретничать надо.

Мы поднялись в четырнадцатую.

– Ну как, дело просмотрел?– спросил майор, все также улыбаясь.

– Два тома одолел, – ответил я.– Третий – только начал.

– Ну и как?– спросил Гудзенко.

– Что как?

– Когти рвать отсуда не захотелось?

– Захотелось, – признался я.

– То-то… – сказал Гудзенко и несколько посуровел.– Я, признаться, и сам не очень пока понимаю чего делать–то… Ты уже догадался, куда корни-то уходят?

– Нет, не особенно, – признался я, – но масштаб немыслимый какой-то. Я такого раньше не видел.

– Ты не