– Это и есть ваш хозяин? – спросила я, ничуть не сомневаясь, что угадала.

– Он самый, – ответила Глаша не без гордости и кружевным своим фартуком протерла несуществующую пыль на золоченой раме. – Шикарный мужчина, да?

Я опомнилась, что таращусь на него неприлично долго, и безразлично (насколько смогла) пожала плечами:

– Судя по размерам этой картинки… в общем, чую, комплексов у него полно.

Портрет был выше и шире всех прочих гобеленов, и барон был изображен на нем во весь рост – вальяжно сидящим в кресле и закинувшим ногу на ногу.

Неприятный тип, – решила я и еще раз украдкой взглянула на портрет, когда выходила из Гобеленовой.

Оставшаяся часть крыла называлась «детской половиной» и состояла из, собственно, детской спальни, комнаты гувернантки и классной – вполне себе уютным помещением для уроков, где и нашли мы мою подопечную девочку.

Подопечная, очень ровно держа спину, сидела за партой и читала книгу – однако при нашем появлении немедленно вскочила. Покорно опустила глаза в пол.

Доротея – куда же без нее – была усажена на подоконник и искоса, с затаенной усмешкой поглядывала на меня. Дьявольская кукла.

– А вы, барышня, все с книжками да с книжками – до самой ночи! – с порога запричитала Глаша. – Вы обедали хоть?

Девочка все-таки подняла глаза: на экономку, потом – украдкой – на меня и снова на экономку. Ответила так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать.

– Мне не хочется обедать, Глаша. Кроме того, к семи часам я ожидаю визита monsieur Карпова. Он обещал дополнительно позаниматься со мною десятичными дробями.

Обороты вроде «кроме того» и «ожидаю визита» меня впечатлили, врать не буду. Я подошла и бесцеремонно взглянула на обложку читаемой девочкой книги: «Сборникъ задачъ и примѣровъ по ариѳметикѣ».

Я присела возле ребенка на корточки и заглянула в глаза – небесно-голубые, открытые и чистые, совсем не похожие на глаза отца.

– Сколько тебе лет, солнышко? – поинтересовалась я.

– Ну да ладно – мешать вам не буду, – шепнула, меж тем, Глаша и скорее скрылась.

Мы обе проводили ее взглядами, а потом девочка ответила:

– В сентябре исполнилось девять, madame.

– Мадемуазель, – на автомате поправила я. – Как тебя зовут?

– Надежда Георгиевна фон Гирс, – с достоинством ответило дитя.

Я многозначительно хмыкнула:

– Вон оно как… Надежда Георгиевна. Ну а я – Марго, будем знакомы.

Девочка, будто ее ущипнули, вдруг вскинула на меня глаза – удивленные. А я поздно подумала, что это имя, совсем не свойственное для патриархальной России, она, может, и вовсе никогда не слышала. Уж собиралась объяснить, но подопечная теперь удивила меня сама.

– Это значит, Маргарита? – сведя бровки, уточнила она. – Мою бабушку звали Маргаритой. Вы тоже приехали из Deutsches Reich?

– Нет, я приехала из Магнитогорска. Улица Красных комиссаров, дом три.

Надежда Георгиевна понимающе кивнула и уточнять ничего не стала.

Да и слава богу, потому что долго миндальничать я не собиралась: чем скорее выясню, что с девчонкой не так – тем лучше будет для всех. Ласково, но твердо я взяла ее за плечо и увлекла на мягкий диванчик подальше от Доротеи. Снова наклонилась ближе и полушепотом спросила:

– Эта кукла – Доротея. Скажи-ка, солнышко, откуда она взялась?

Девочка смутилась. Напряглась еще больше, а взгляд небесно-голубых глаз испуганно метался по полу.

– Скажи, – чуть строже потребовала я. – Это важно!

– Я не могу… если скажу, вы разозлитесь и ее отберете.

Я шумно выдохнула. Попыталась заверить, что не разозлюсь (с чего бы мне злиться вообще?!), но девочка неожиданно твердо стояла на своем.

Хорошо.

Подойдем с другого фланга.

– Ну а монстры? – я пытливо прищурилась. – Те, что испугали тебя ночью – они и сейчас здесь?

Девочка нерешительно мотнула головой:

– Когда Доротея со мной – они уходят, – доверительно сообщила Надя. – Почти все.

– То есть, кто-то из них все-таки здесь?..

– Да. Один. Вон там на люстре.

Сама она на люстру не обернулась – взгляд застыл на моей переносице. А я несмело подняла глаза к потолку.

Люстра здесь была золоченая, с фарфором и хрустальными чашами, в которых ярко светили огоньки. Люстра была пуста.

– И мальчик тоже здесь, – снова услышала я шелестящий Надин голосок. Но он всегда здесь. Приходит, когда хочет.

– Что за мальчик? – удивилась я.

– Обыкновенный. – Надя проследила за кем-то взглядом. Голос ее стал совсем неслышным. – Он злой. Он дергает меня за косы, пока сплю. И смеется.

Я передернула плечами.

– Ты всегда их видела?

– Не помню. – Она задумалась и снова свела белесые бровки. – Нет, раньше, когда мама была жива, их не было.

– Так твоя мама… А разве та женщина – ну, которая меня выгнала – разве она не мама?

Я удивилась совершенно неподдельно: хоть девочка и мало была похожа на ту мегеру, я почему-то не сомневалась до этого мига, что они мать и дочь. Но Надя спокойно ответила:

– Нет, что вы. Это была ma chérie tante Vera. Тетушка Вера очень добрая и славная – не сердитесь на нее.

Подумав, я решила не сердиться: что уж говорить, я и сама была не очень-то вежлива. В конце концов, есть дела и поважнее, чем на кого-то сердиться.

Снова я изучила потолок и люстру самым внимательным образом. По-прежнему там никого не было. Девчонка целыми днями сидит одна, зубрит эту свою арифметику и, конечно, отчаянно нуждается в друзьях. Хоть в ком-то нуждается – лишь бы не быть в одиночестве. А тут еще и семейка: мать умерла, тетка-мегера и папаша, который, по словам Якова, дома появляется от случая к случаю. Тот еще папаша. По голове бы ему настучать за такое наплевательское отношение к ребенку!

А девочка… конечно, она выдумала тех монстров, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание.

– Как они выглядят? – спросила тогда я. – Монстры. Можешь описать?

Надя снова принялась смотреть в пол. А хрупкие плечики чуть-чуть дрожали.

– Они черные. Иногда серые. Лохматые. А еще у них желтые глаза. Страшные.

– А как они забираются на люстру? Разве это возможно, чтобы кто-то взобрался на люстру? Это даже не всякая кошка сумеет сделать! Монстров не бывает, солнышко. Почему ты дрожишь?

– Он стоит за вашей спиной.

– За спиной? – Не моргнув глазом, я свободно взмахнула рукой в пространстве позади себя. – Здесь? Ты же видишь, что здесь никого нет!