И первая же фраза дала ответ на оба вопроса.

– Служба утилизации, – неохотно пробормотал люд, сделав большой глоток вина.

Дальше мог не продолжать.

Эта организация отвечала за соблюдение жителями Тайного Города режима секретности и занималась сокрытием от человских глаз магических проявлений, как случайных, так и преступных. Служили в ней представители всех рас, и в том числе челы, подчиняться которым людам было особенно неприятно: ведь официально представители ныне господствующей на Земле расы считались их вассалами…

В общем, всё было запутано.

Однако через секунду выяснилось, что Свят недолюбливал Лисина по другой причине.

– Несколько лет назад он вскрыл одну неприятную для нас историю… Лютополк тогда переборщил, повёл себя необдуманно, и Лисин нас крепко прижал. Но всё в прошлом…

– То есть ты не думаешь, что он приехал сюда за тобой?

– Нет, конечно, я чист. – Люд допил вино. – Но мне действительно интересно, что он тут забыл?

– Кто-то из магов наследил?

– Кто-то из магов очень сильно наследил, – уточнил Святомир, сделав акцент на слове «очень». – Служба утилизации не часто посылает агентов за пределы Тайного Города.

* * *

Из открытого окна доносились голоса, точнее, один голос, зычный и глубокий, перекрывающий даже вой радиоприёмника: тётя Лида отчитывала похмельного внучатого племянника, за полночь явившегося ночевать к бабке, чтоб не прибили родители. Тётя Лида возмущалась, племянник невнятно отругивался, и спокойствие сохранял лишь полуперс Сёма, лениво развалившийся на подоконнике. Но в конце концов и он не выдержал воплей, спрыгнул в цветник и, безжалостно раздвигая астры, полез на соседский участок, посреди которого виднелись чёрные руины. Настя слышала, как он фыркает, пролезая между обгорелыми балками.

– Вот рожа обормотская! – объявила высунувшаяся в окно тётя Лида.

– Кто? – улыбнулась Настя, которая как раз прошла через калитку и была в трёх шагах от крыльца.

– Да Сёма, будь он неладен! Что ни день, лазит к вам, а потом все половики в саже.

– Извините.

– Да уж…

Соседка осеклась, а потом захлопотала и потащила Настю в дом – пить чай. Однако из окон гостиной открылась ещё более безрадостная картина: заросший золотыми шарами и мальвами забор, за которым чернел обвалившийся остов родного дома Насти. На самой вершине которого восседал Сёма. Заметив Настю, он тоскливо мяукнул и принялся топтаться, точа когти. Видно было, как сыплются вниз крошки угля.

– И не знаю, что он к вам всё лазит, – пробормотала сокрушённо соседка. – Кормила его, что ль, бабка Софья-то?

Настя кивнула, сдерживая слёзы.

Кормила. Бабушка кормила всех кошек на улице, а Сёма, ненасытный пушистый Сёма, приходил к ним каждое утро, пока у соседей ещё спали, а бабушка уже готовила на кухне кашу – на четверых: себе, внучке, правнуку и коту. Видимо, котяра сильно скучал по соседской каше, раз повадился лазить на пепелище.

– Мы с девочками собрали тебе чуток денежек. – Соседка положила на стол пёстрый потёртый конверт с бабочками и надписью: «С юбилеем, дорогая Лидия Карповна!»

– Это мне в прошлом году семьдесят гуляли. Хотела другой конверт купить, да что-то забегалась. Потом думаю: надо ли, ведь не праздник. Главное ведь не конверт, а то, что внутри.

Она с улыбкой смотрела на Настю, и та поняла, что обязана при дарительнице заглянуть внутрь. Заглянула, благодарно улыбнулась. Подарок был не велик, но, зная, на какие пенсии живут соседки, Настя расчувствовалась. Обняла сияющую от удовольствия тётю Лиду, разрыдалась и, нашаривая в кармане платок, выбежала на улицу, пробормотав, что опаздывает на работу.

Но, проходя мимо сгоревшего дома, замедлила шаг. В открытую калитку видно было всё как на ладони: и закопчённые стены, и прогоревшую крышу, и пушистого полуперса, сидящего на самой высокой балке с видом царя горы.

– Сёма, – позвала Настя. – Сёма, кис-кис!

Кот мяукнул, но спуститься не пожелал.

«А может, он слезть не может, боится?» – подумала девушка.

Вошла в ворота, затем, помедлив, ступила на пожарище, оказавшись примерно в гостиной, и протянула ладони вверх, чтобы кот мог прыгнуть ей на руки.

Сёма же сначала потоптался на балке, осыпая девушку пеплом и крошками гари, а потом – с грацией, доступной лишь кошкам, даже таким откормленным, – прыгнул на другую балку, с неё – на край осыпавшейся стены и нырнул между досками. Настя машинально шагнула следом и едва не запнулась за тускло блестящую ручку с кольцом. Кот, мгновение назад скрывшийся под обломками, мяукал откуда-то снизу.

«Ручка? Откуда?»

У бабушки был подпол, однако вход в него находился в другом месте, на кухне, и та ручка выглядела не так презентабельно, как эта.

«Странно, что она не испачкалась и не обгорела…»

Кот снова мяукнул. Ручка призывно торчала из небольшой груды обгоревших деревяшек. Настя сглотнула, не решаясь сделать следующий шаг… Но уже через несколько секунд поняла, что выглядит глупо: это был дом бабушки, у которой могли быть секреты от внучки. И сейчас пришло время вступить в законное владение этими самыми секретами.

Настя с усилием потянула за кольцо и, к своему удивлению, сумела поднять деревянную крышку в полу. Что-то поехало, с шумом обрушилось, подняв облако сажи, открылся маленький подпол, и Настя увидела вездесущего кота, сидящего рядом с небольшим сундучком.

– Клад?!

И Сёма, как показалось удивлённой девушке, одобрительно подмигнул ей, подтверждая: «Клад, клад! Хватай, пока дают». И показался разумным. Именно разумным…

– Ох…

Сундучок оказался старинным, деревянным, отделанным медью. Из скважины призывно торчал ключ, который Настя тут же повернула и откинула крышку.

И увидела лежащую на бордовом бархате книгу. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не просто рассыпающаяся от старости книжица, а настоящая драгоценность. Книгу не украшали ни камешки, ни орнамент, кожа обложки была толстой и грубой, а бумага на обрезе – жёлтой. Девушка осторожно взяла раритет в руки, медленно раскрыла и прочитала сделанную перьевой ручкой надпись: «Дневник сей являет собой собственность Михаила Николаевича Морозова». Буквы были выписаны с изяществом и ноткой самолюбования, со всеми ерами и ятями. Первая запись датировалась 1917 годом. Первого февраля автор праздновал полгода своего заточения в камере какой-то крепости. Зачитавшись, молодая женщина запоем проглотила первые страницы дневника, и потому не сразу услышала громкий голос соседки:

– Настенька!

А услышав, сунула книгу в сумочку, мягко, бесшумно закрыла люк и поднялась.

– Настя! Ты где? Неужто провалилась? – Около остатков дома стояла тётя Лида. – Настя!