Одним из наиболее ранних и развернутых считается определение, данное П.Н. Милюковым. Он правомерно разделил термины «антибольшевистский» и «белый» и отметил спорность сложившихся в Советской России и в Зарубежье мнений, согласно которым Белое движение рассматривается либо как движение всех, «кто против большевиков», либо как движение, направленное на «реставрацию старого абсолютистского режима и старого дворянского землевладельческого класса». Но, по мнению бывшего лидера кадетской партии, «только часть этого (антибольшевистского. – В.Ц.) движения может быть названа «белой» и только часть «белого движения» – контрреволюционна и реставрационна». «Белый» и «реставрационный» характер этого движения развивался постепенно, и только с течением времени тактика вооруженной борьбы с большевиками сосредоточилась исключительно в «белых» армиях, с откровенно реакционными тенденциями. Соответственно менялось, постепенно сужаясь, и понятие «белого движения». Милюков акцентировал внимание на таких его чертах, как «всероссийская ориентация», чуждая «автономии» государственных новообразований на территории бывшей Российской Империи, узость «классового характера» белой армии, выражавшей «чувства и мысли землевладельческой и дворянской России», реакционное, реставраторское направление аграрно-крестьянской политики. В заключительных главах своего труда «Россия на переломе» он практически полностью отождествляет идеологию и политическую практику Белого движения с монархической реставрацией и, следовательно, реакцией.

Милюков отмечал хронологическую специфику эволюции Белого дела, считая, что в августе 1917 года, в ходе Московского Государственного Совещания, сложился «единый антибольшевистский фронт», а в 1920 году в белом Крыму существовал лишь союз «офицерства и бюрократии», ведущих «бесперспективную» вооруженную борьбу с советской властью.

Окончательное формирование Белого движения во всероссийском масштабе (как части «антибольшевистского») произошло после «переворота» 18 ноября 1918 г. и признания адмирала А. В. Колчака Верховным Правителем России. А вершиной реакционности и социальной ограниченности Белого движения стало правление генерала М. К. Дитерихса в Приморье и барона Р. Ф. Унгерна фон Штернберга в Монголии (6).

Выступивший с критикой труда Милюкова не менее известный историк Русского Зарубежья С. П. Мельгунов отметил «неудачность» термина «Белое движение» (по причине его близости с движением антибольшевистским) и показал политическую пристрастность Милюкова в его отражении истории гражданской войны (Мельгунов С.П. Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова (По поводу «Россия на переломе»), Париж, 1929.).

Представители социалистического лагеря, как правило, также отождествляли Белое движение с «реакцией», «военщиной», впервые проявившейся во время «Корниловского мятежа» и постоянно тормозившей «развитие демократии». В этом отношении характерны оценки Н.Д. Авксентьева, А. А. Аргунова,

В. Л. Горна. Характерно название книги Аргунова, посвященной драматической истории Уфимского Государственного Совещания и Уфимской Директории: «Между двумя большевизмами». Если до «колчаковского переворота» социалистические круги принципиально поддерживали противодействие большевикам и считали необходимым воздействовать на Белое дело в целях его «демократизации», то после 18 ноября 1918 г. IX съезд партии эсеров 20 июля 1919 г. принял резолюцию о «прекращении вооруженной борьбы» с советской властью «перед лицом грозной опасности, грозящей всем завоеваниям революции… от рук Колчака, Деникина, Юденича и других представителей внутренней и внешней реакции…».

В то же время председатель свергнутой Директории Н.Д. Авксентьев допускал возможность «демократизации» белых режимов и при диктатуре Колчака. Эсер М. В. Вишняк утверждал, что белые или «исходили из интересов лишь определенного класса, национальности или партии», или, будучи заложниками «чистой идеи», выдвигали абсолютно «ирреальные» лозунги (7). Другой представитель эсеровской партии, А. Фальчиков, правомерно отмечал объединение в рядах Белого движения военного и «государственно-мыслящего» элементов, выделяя при этом роль кадетской партии (8).

В марксистско-ленинской (официальной в 1920–1980 гг.) историографии не делалось принципиальной разницы между Белым, антибольшевистским и контрреволюционным движением. Энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР» определяла, что, «несмотря на свою аморфность», «белое дело» представляло собой «национализм, великодержавный шовинизм, прикрытый демагогической претензией на надклассовость, надпартийность и патриотизм», а также «стремление к реставрации монархии» при «почти полной зависимости от иностранного империализма».

В определение термина «белая гвардия» добавлялась «колористическая» составляющая: «традиционная символика белого цвета как цвета сторонников «законного правопорядка» – в противопоставлении красному цвету – цвету восставшего народа и революции» (9). «Широта» этого критерия делала возможным появление таких совершенно бессмысленных терминов-сочетаний, как «белоэстонцы», «белофинны», «белополяки», «белокитайцы» (почему не «белофранцузы», например). Характерная деталь – согласно принятым «грамматическим» установкам, словосочетания «белая гвардия», «белая армия» должны были быть написаны со строчной, а «Красная армия», «Красная гвардия» – с заглавной буквы.

В российских энциклопедических словарях, увидевших свет в 1990-е гг., Белое движение определялось с акцентом на военную составляющую как «вооруженное сопротивление» советской власти, партии большевиков. В историографии и исторической публицистике начала 1990-х стал использоваться термин «антибольшевистское движение». Однако авторы не спешили давать четкие определения каждому из этих терминов и различать один от другого. В результате даже в фундаментальном справочнике петербургского историка В. В. Клавинга в толковании термина «Белая гвардия» объединялись под одной обложкой Махно, Савинков и Деникин (здесь был бы правомерен критерий «антибольшевизма»). В последнем энциклопедическом издании «Революция и гражданская война в России» дается политико-правовое определение Белого движения, где оно, по сути, отождествляется с антибольшевистским движением и даже с военными союзными силами Антанты: «Совокупность государственных образований, вооруженных сил, политических институтов и общественных организаций, боровшихся против власти большевиков в России военными, экономическими, политическими и идеологическими средствами в целях ее ликвидации в масштабах всей страны». «Сущность и смысл Белого движения состояли в попытках на части территории бывшей Российской Империи воссоздать государственность, существовавшую до Февральской революции (т. е. монархию в ее неизменном виде. – В.Ц.) 1917 г., прежде всего ее военный аппарат, традиционные социальные отношения и рыночную экономику, опираясь на которые (т. е. военный фактор следует считать вторичным по отношению к «обустройству тыла». – В.Ц.) можно было бы развернуть вооруженные силы, достаточные для свержения большевиков» (10).

Несмотря на трудности становления российской методологии истории, введение в научный оборот огромного числа ранее неизвестных источников стимулировало исследование данного термина. В монографии историка из Нижнего Новгорода С. В. Устинкина давалось следующее определение Белого движения: «В широком смысле слова – это все участники антибольшевистского движения… В узком смысле, белогвардейцы – это добровольцы, из идейных, национально-патриотических соображений вступившие в белые армии до начала массовых мобилизаций в них…» Автор отмечает: «… Белое движение представляло из себя русское, государственно-патриотическое движение, буржуазное по своей социальной природе, которое в плане политическом эволюционировало от коалиции правых социалистов с кадетами к право-монархизму, в идеологии – от социального реформаторства с элементами государственно-патриотического милитаризма, через либерализм – к консерватизму. В этике Белое движение представляло из себя конгломерат установок нравственного кодекса офицерской чести, православных нравственных норм, этических установок либерализма и консерватизма» (11).