Шифр: «Люди не должны так цинично относиться к любви» = Сообщение: «Ради меня откажись от своего цинизма».

Это напоминало шифровки времен войны — мы оба могли разговаривать сколько угодно и не бояться, что желание кого-то из нас будет уязвлено, не встретив взаимности. Если гестаповцы врывались в комнату, агенты союзников всегда могли сослаться на то, что передавали по рации всего лишь отрывки из Шекспира, а не документы особой важности (я хочу тебя), поскольку ничто из того, о чем говорили мы с Хлоей, напрямую не затрагивало никого из нас. Если знаки сближения были настолько эфемерны, что их можно было с легкостью отрицать (прикосновение руки или взгляд, длившийся на секунду дольше), кто скажет, что в нашем разговоре мы имели в виду именно сближение?

23. Не было лучшего способа уменьшить огромный риск, когда губы двоих предпринимают долгий и опасный путь навстречу друг другу, — риск, который в конечном счете сводился к главной опасности — признаться в своем желании и убедиться, что оно отвергнуто.

24. Поскольку было уже больше половины шестого и ее контора должна была закрываться, я спросил Хлою, не свободна ли она наконец и не поужинает ли она со мной сегодня вечером. В ответ Хлоя улыбнулась, проводила взглядом автобус, проезжавший мимо церкви Сент-Мартен, потом посмотрела на меня и уже затем, внимательно разглядывая пепельницу, произнесла: «Спасибо, но это, пожалуй, не получится». Я был близок к отчаянию, и она смутилась.

25. Робость — прекрасный ответ на многие основополагающие сомнения, которые возникают при сближении. Поэтому к ней и обращаются так часто в случае явной нехватки признаков, свидетельствующих о желании другой стороны. Когда от предмета поступают сигналы, которые можно толковать по-разному, что может быть лучше, чем списать этот недостаток чувства за счет робости как черты характера: он (она) хочет, но робость мешает ему (ей) сказать это. Такое объяснение позволяет обмануть все доводы галлюцинирующего ума, поскольку разве сложно обнаружить в чьем-то поведении признаки робости? Чтобы доказать ее присутствие, достаточно смущения, молчаливости или нервного смеха, а потому, если тот, кто стремится к сближению, назовет свою жертву робкой, он никогда не испытает разочарования. Это надежный способ выдать отсутствие знака за присутствие, превратить негатив в позитив. Отсюда даже может возникнуть мысль, что робкий человек хочет сильнее, чем доверчивый, поскольку о силе желания робкого человека свидетельствует само обстоятельство, что ему трудно его выразить.

26. — Господи, это ужасно, — сказала Хлоя, предлагая другое возможное объяснение своему смущению. — Мне поручили сегодня днем позвонить в типографию. Черт, не понимаю, как я могла забыть. Я совсем перестаю соображать.

Ромео изобразил сочувствие.

— Слушай, насчет ужина. Мы обязательно поужинаем с тобой в другой раз. Я с удовольствием, правда. Сейчас это проблематично, но я еще раз посмотрю свое расписание и завтра позвоню тебе, честное слово. Может быть, получится еще до выходных.

1. Одно из проявлений иронии любви состоит в том, что нам легче легкого уверенно сближаться с теми, кто нам меньше всего нравится, тогда как серьезное желание лишает нас необходимой доли непосредственности, а привлекательность предмета рождает чувство неполноценности по сравнению с тем совершенством, которым мы сами наделяем объект своей любви. Мое чувство к Хлое привело к тому, что я полностью потерял веру в собственную ценность. Кто я был такой рядом с ней? Разве не величайшей чести удостоила она меня, согласившись на этот ужин, одевшись с таким изяществом («Я нормально выгляжу? — спросила она в машине. — Можно было бы лучше, но я не люблю переодеваться по шестому разу!»), уже не говоря о том, что она была готова отвечать на замечания, которые могли сорваться с моих недостойных губ (если бы я вновь обрел способность ворочать языком)?

2. Это было в пятницу вечером, мы с Хлоей сидели за угловым столиком в «Les Liaisons Dangereuses»[15], французском ресторанчике, который недавно открылся в конце Фулхэм-роуд. Трудно было бы найти для красоты Хлои более подходящее обрамление. Мягкие тени от канделябров ложились на ее лицо, светло-зеленые стены шли к ее светло-зеленым глазам. И тут я, как если бы этот ангел напротив лишил меня дара речи, внезапно обнаружил (буквально через пару минут после оживленного разговора), что не в состоянии ни думать, ни говорить, и только молча рисовал на белой накрахмаленной скатерти невидимые узоры, бессмысленно потягивая пузырящуюся воду из большого стеклянного бокала.

3. Из сознания неполноценности выросла необходимость на время превратиться в того, кем я на самом деле не был, привлекательную личность, которая отвечала бы запросам высшего существа и подходила ему. Не означало ли это, что любовь осудила меня не быть собой? Возможно, не навсегда, но если говорить серьезно, то на теперешнем этапе сближения — да, поскольку мое положение желающего приблизиться к Хлое толкало меня на то, чтобы я в первую очередь задавался вопросом: «Что понравилось бы ей?», и уже потом — «Что нравится мне?». Я спрашивал себя: «Как бы она оценила мой галстук?», а не «Как я нахожу его?». Любовь заставляла меня смотреть на самого себя как бы ее глазами. Не «Кто я?», а «Кто я для нее?». И в этом смещении в постановке вопроса мою личность все больше тяготили своего рода муки совести и ощущение собственной неаутентичности.

4. Эта неаутентичность не обязательно проявляла себя в явном вранье или преувеличениях. Она лишь заставляла меня каждый раз заранее пытаться угадать, что понравилось бы Хлое, чтобы в соответствии с желанием той стороны придать своим словам требуемый смысл.

— Будешь пить вино? — спросил я ее.

— Не знаю, ты хочешь вина? — отвечала она вопросом на вопрос.

— Я, в общем, не против, конечно, если ты хочешь, — был мой ответ.

— На твое усмотрение, если это доставит тебе удовольствие, — продолжала она.

— Мне все равно.

— Согласна.

— Так как, заказываем вино или нет?

— Слушай, мне кажется, я не буду пить вино, — решилась Хлоя.

— Ты права, мне тоже что-то не хочется, — согласился я.

— Так давай не пить, — подытожила она.

— Отлично, сохраним верность воде.

5. Хотя первым условием аутентичности является способность сохранять верность себе в любом обществе, вечер прошел для меня в попытках приспособиться, придать себе определенные черты в соответствии с пожеланиями Хлои. Чего она ждала от мужчины? Какими были ее вкусы и пристрастия, сообразуясь с которыми я должен был строить свое поведение? Если главным критерием нравственной личности считается честность перед самим собой, то желание близости с Хлоей привело меня к тому, что я решительно не подходил под это определение. Почему я не сказал правду насчет тех чувств, которые вызывал у меня изысканный выбор вин прямо передо мной, мелом на черной доске как раз над головой Хлои? Потому что мое желание вдруг показалось мне неуместным и грубым рядом с ее пристрастием к минералке. Стремление сблизиться раскололо меня на две части — меня настоящего (за алкоголь) и меня поддельного (за воду).