День призыва близился, и мне казалось, что моя утраченная доблесть ко мне возвращается.

Мы были призваны в один и тот же день, но уже через час после нашего прибытия на базу Альберто бесследно исчез. Его зачислили в какую-то элитную разведчасть, которая была настолько засекреченной, что даже сам начальник генштаба не знал о ее существовании.

Служащим этой части не разрешалось знать ничего за исключением факта их собственного существования. Они не имели никакого представления даже о своих товарищах по оружию. Доходило до того, что солдаты из этой части утрачивали контакт с самими собой. Им было запрещено располагать какой бы то ни было информацией — без разницы, важной или малосущественной.

Альберто и его сослуживцев обучали науке забывать. В те времена тренировки на забывание были одними из наиболее тяжелых в курсе военной подготовки. Критерии отбора в эту часть были очень жесткими. В нее набирали только лучших из лучших. Настоящих мужчин, вроде Альберто, хорошо разбиравшихся в искусстве ведения войны, закаленных физически и готовых на выполнение любого задания. А потому для тренировок была разработана очень суровая программа, представлявшая собой полную противоположность армейской традиции и теории военного искусства.

В первое время после призыва служащие части еще занимались физической подготовкой, учились управлять самолетом, нырять, совершали многокилометровые броски на вражескую территорию. Но затем лучшие военные психологи и армейские шеф-повара сделали все возможное, чтобы физический и интеллектуальный уровень бойцов резко снизился, чтобы они стали дряблыми, жирными, тупыми, капризными и все время хныкали, как малые дети. Курс молодого бойца сводился к тренировкам на забывание и завершался тяжелым марш-броском: солдаты ходили по кругу, не оставляя следов, пока не заблудятся в районе собственного проживания. На трогательном торжественном собрании, где никто не присутствовал, те немногие, что добрались до финальной черты (и Альберто в их числе), получили значок «Крылья забывчивости»[14]и берет непонятного защитного цвета, снабженный особым электрооптическим датчиком «Навуходоносор», который начинал пищать, когда берет утрачивал контакт с головой. Цель установки датчика состояла в предотвращении утери берета. Дело в том, что солдаты этой части были, так сказать, «профессиональными склеротиками» и постоянно теряли свои береты. Впрочем, в этом имелся и положительный момент. Теряя берет, боец доказывал, что он в прекрасной форме и полностью готов к выполнению поставленной перед ним задачи.

Подразделение «склеротиков» было создано, разумеется, не случайно. За этим стояла очень глубокая военная философия. После войны октября 73-го люди из контрразведки (самые умные из всех, кто носит военную форму) сумели понять то, чего большинство генералов не понимали никогда. Контрразведчики смотрели на армию очень трезво и считали, что это организация тупая и дебильная. Для того чтобы хоть кто-нибудь в ней был способен мыслить критически и принимать творческие решения, нужно было подготовить кадры людей с революционным, «антиармейским» мышлением, даже если оно граничило с полным идиотизмом.[15]

Следует сказать, что литература об армейской глупости весьма обширна, а вот работ, посвященных антиармейскому мышлению, тогда почти не было. Таким образом, новую революционную военную доктрину пришлось разрабатывать практически с нуля.

Как составная часть армии контрразведка всегда стремилась быть на высоте, поэтому на роль тупых склеротиков отобрались лучшие сыны нации — солдаты, обладавшие самым высоким уровнем интеллекта и самыми развитыми аналитическими способностями. Иными словами, те, кого чаще всего награждают боевыми наградами, те, что становятся командирами военных подразделений, начальниками генерального штаба и премьер-министрами. Воины, способные либо с помощью своих мозгов, либо собственными телами остановить продвижение колонн вражеской бронетехники.

Именно на Альберто и была возложена эта почти непосильная задача — критически и абсолютно беспристрастно проанализировать состояние, в котором пребывает армия, и сделать соответствующие выводы.

Каждую пятницу в течение всего периода армейской службы наша веселая компания собиралась возле кафе «Браха». Мы сидели на груде железок в обнимку со своими грудастыми подружками, обменивались армейскими впечатлениями и забавлялись разбалтыванием военных секретов. Правила игры были простыми. Чем больше военных тайн ты знал, тем более посвященным выглядел в глазах товарищей.

В первые месяцы службы, когда мы еще только хвастались друг перед другом умением разобрать автомат или плавать в ледяной воде, Альберто уже управлял вертолетом, закладывал подводные мины и занимался «шоппингом» глубоко в тылу противника. Хладнокровный, выдержанный, проницательный. Было ясно, что ему уготована карьера генерала. Однако когда мы сами начали летать на вертолетах и совершать вылазки за линию фронта, Альберто вдруг стал замкнутым, молчаливым и все меньше и меньше рассказывал, чем занимается. Мы полагали, что, если он молчит, значит, так надо, и не обижались, однако через какое-то время он начал путать наши имена. Мы решили, что это такой специфический «генеральский» юмор. Но Альберто менялся на глазах: он растолстел, взгляд у него сделался каким-то отрешенным, осоловелым, загадочным, и в конце концов он вообще перестал приходить на наши посиделки. Мы были уверены, что Альберто занимается чем-то суперважным и что от его деятельности зависит судьба всей страны.

За два месяца до демобилизации он неожиданно погиб при очень таинственных обстоятельствах. Лишь через много лет я узнал, что он покончил с собой, решив положить конец всему этому склеротическому идиотизму.

Из секретного архива контрразведки мне выкрали один документ, в котором я обнаружил несколько строк из речи, произнесенной на похоронах Альберто его военным командиром, очень высокопоставленным «склеротиком». Вот эти строки:

«Младший склеротик Альберто Алгранати погиб при исполнении своей антиармейской революционной тупости. Альберто проявил большую преданность, а также что-то еще… только вот не помню, что именно… Нет, он определенно проявил что-то еще… Проклятье!.. Что же это все-таки было?!»

С годами мне стало ясно, что в том странном мире, где я рос и формировался, границы между личностью и историей, чувством и сочувствием, жертвой и самопожертвованием были размыты до предела. Если бы мне в свое время предоставилась возможность понять, что я профессиональный трус, я бы наверняка был раздавлен колесами истории. Как трус, я очень быстро осознал, что будь у истории колеса, она бы укатила куда глаза глядят. Собственно говоря, так оно в конечном счете и случилось.