У меня есть диплом.

Это тебе потом в нашем университете вручили, как подарок. Как «спасибо» за крытый бассейн для ректора от вашей строительной фирмы. А отпыхтела ты всего три с половиной курса.

Петя, кончай, – совсем не сердито попросила Семенова.

Так я ж все пытаюсь договорить. Вины ты не чувствуешь. Наоборот, ты рада. И Андрей Иванович, царство ему, был рад. И ректор рад, и твои работнички в стройфирме, и сестра с мужем, и мама твоя в области – абсолютно все счастливы. А утилитаристски, раз вам хорошо, значит, вы и правы. Цель оправдывает средства.

И?

Выходит, что средства таковы, что все кругом якобы разворовано и якобы несправедливо. Но ведь в итоге-то выходят удовольствие и польза. У тебя острова и массажи, у подчиненных твоих – работа и халявный стройматериал, у Андрея Ивановича при жизни – ты. Красавица. И чем больше он в тебя вкладывал, тем больше ценил. Растущая инвестиция…

Ходишь кругами, Петя… – заметила Семенова, задумчиво пожевывая концы своих каштановых прядей.

Я просто пытаюсь тебе показать, Мариша, что ты все делала по логике. Все. Это как в дилемме заключенного. Представь, что тебя укусила бы какая-то сумасшедшая муха, и ты бы отказалась играть в коррупцию. Вот представь.

Ничего бы не изменилось, – с уверенностью ответила Семенова.

Именно! Нашлась бы другая. И уж она бы своего случая не упустила. Значит, что получается? Нарушать правила никому не выгодно. А если бы миллионы человек в стране разом договорились взяток не брать и не давать, бюджеты не пилить, родню и друзей никуда не протаскивать, то тогда бы, да, тогда бы наступил закон. Но пока хоть один пилит, остальным тоже выгодно пилить, понимаешь?

Да что это ты разошелся так, Петя, – отмахнулась Семенова. – Какие банальные, какие пошлые вещи ты говоришь!

Она встала, подошла к раскрытому роялю, купленному ей Лямзиным к тридцатилетию, и попыталась наиграть навязчивый грустный мотив. Кажется, «Похороны куклы». Но клавиши ее не слушались, и, взяв несколько фальшивых нот, она захлопнула крышку.

Это Чайковский? – отозвался Ильюшенко, снова принявшийся за конфеты. – Ты знаешь, он умер, выпив сырой воды? Может, твой Андрей Иванович окочурился от сырой воды?

Семенова не ответила. Она смотрела на шторы, за которыми стояла в вечер гибели Лямзина. Она тогда ждала, когда же любовник поднимется наверх со двора. И глядела в окно, в которое, безумствуя, дубасил дождь. В последнее время Лямзин все чаще оставался на выходные с женой, отбрехиваясь рабочим завалом. Семенову это злило. Что ему делать наедине с его Эллой Сергеевной, обрюзгшей, массивной, такой неженственной? Подумать только, директор школы. Пастырша подрастающего поколения. А ведь здесь, под шестикрылыми серафимами, Андрея Ивановича ждала она, Марина Семенова, в новеньком, купленном в бутике гипюровом корсете со съемными подвязками. Капельки духов на шее, груди, запястьях. Тугие локоны до лопаток. И ее, такую, он заставлял мучиться ожиданием.

Я слышала, – сказала наконец Семенова, – что любители классической музыки не так способны на измены, как поклонники рок-н-ролла.

И что же, – поинтересовался Ильюшенко, – признайся мне в качестве исповеди, ты изменяла? Андрею Ивановичу.

Распутник, – улыбнулась Семенова. – Только распутникам такое интересно. Пойду поставлю чай.

Она вышла на кухню, украшенную цветным узорчатым кафелем под печные изразцы, изготовленным по ее приказу. Залила воды в электрочайник, нажала на кнопку. Чайник загорелся голубым светодиодным светом.

Изменяла или не изменяла? Можно ли считать тот пьяный случай с подчиненным на фирме, Степаном, изменой? Тогда, на новогоднем гулянии ей стало особенно одиноко. Лямзин с женой умотал за границу, к сыну, и она оставалась в городе без мужчины и без тепла. Она не помнила, что именно привлекло ее в Степане. Кажется, его залихватские, слегка вульгарные застольные тосты, очень ладно сочетавшиеся с широкими плечами и упоительно крестьянским именем.

Семенова сама повела его за собой в кабинет. Пьяные, спотыкались на лестнице, и тогда он с хохотом хапал ее за круп. Захлопнули дверь, завалились, не включая огней, на дубовый стол с шершавым сукном. Он спустил штаны и с пьяным восторгом уткнулся носом в ее выпростанные наружу большие груди. Ей было жарко и томительно и хотелось, чтобы Степан поскорее оказался внутри, но как только пошли толчки, и над ней задергался его растрепанный чуб, и язык его начал выделывать в воздухе кренделя от бесконечного самцового восторга, желание вдруг совсем пропало. И только неприятно давило и тыкалось что-то внутри, и хороводились мысли о постороннем – о слетевшей пуговке, о том, не стоит ли томно закрыть глаза, чтобы неясно было Степану, что никакого блаженства не существует, что есть только неловкое копошение тел, и легкая дурнота, и городские гудки за окнами.

Через пару недель она забежала на фирму взглянуть на сметы, Степан суетился в коридоре, пытаясь попасться ей на глаза. «Как бы не донес Андрею», – подумала Семенова и вызвала его к себе.

Марина, – начал Степан, многозначительно улыбаясь и поглаживая сукно стола – того самого, на котором бился когда-то в любовной горячке.

Марина Анатольевна, – поправила его Семенова строго и просто и протянула ему почтовый конверт. – Вот вам, Степан, небольшая премия. Съездите с женой и детьми на отдых. Вы заслужили. Как работник отдела…

Отдела снабжения, – договорил за нее Степан, посерьезнев и как-то потемнев здоровым своим лицом. Но конверт взял и вышел от нее почтительно, как положено выходить от большой начальницы.

Отдел снабжения… Там же работал бедняга, попавший на днях в аварию. Травмы, несовместимые с жизнью. Халатность дорожных служб… Чайник вскипел, подсветка его заплясала. На кухню зашел Ильюшенко, помог Семеновой достать из буфета фарфоровые чашечки. Металлический крестик его волновался и хлопал по рясе.

Ну так что, Мариш, чем кончилось с Капустиным? С главным прокурором?

Сторговалась до тридцати процентов с дохода.

И все?

Плюс уступила свои акции завода газировки. Контрольный пакет. Андрей их на меня переписал, когда его министром назначили. Не все же своей мымре оставлять.

Она вспомнила дрожащий подбородок Капустина. Дрожащий подбородок с пеньками волос и хищный, а вместе с тем умоляющий, как будто сдающийся взгляд сверху. Он глядел на то, что Марина делала с ним там, внизу, и вена его скакала под кожей виска, как горная речка. В руках Марины Капустин был мал и толст, как подосиновик, и через мгновение в нёбо ей брызнула горечь, прокурор содрогнулся и попятился от нее на неверных ногах. Она достала бумажную салфетку из сумочки Burberry и вытерла рот, чтобы вокруг губ не засохло, не одеревенело семя Капустина.

4

Элле Сергеевне приснилось, что она потеряла свои сапоги. Замшевые, черные, с высокими голенищами, на маленьком каблуке. «Лялюсик! – звал ее из-за двери Андрей Иванович, – скорее же, опаздываем!» Но Элла Сергеевна топталась большими своими капроновыми стопами по паркету, хлопала дверями ротангового шкафа. Сапоги нигде не находились.