Однако летчики были настроены по-другому. Они велели всем, кто находился в машине, надеть кислородные маски и, чтобы уйти от американцев, попытались поднять самолет на запредельную высоту. Однако истребители не отставали. Тогда пилоты принялись маневрировать, то и дело меняя высоту и направление полета. Но и это не помогло…

1

В отличие от товарища, Жаков наблюдал картину молча. Вот ведь как… Он-то думал, путешествие на родину станет для них легкой прогулкой, а оно вон как вышло! Впрочем, ему было не привыкать. Всю войну он только и делал, что рисковал собой. Как началось все под Сталинградом, так и не отпускало до конца. Их корпус постоянно бросали в прорыв – вот и доставалось. Не успевали людей хоронить.

Алексея тоже однажды только чудо спасло от смерти. Это случилось в январе сорок пятого в Курляндии, где тогда шли ожесточенные бои. Немец стоял насмерть. Раненый зверь он и есть раненый зверь. Ему ничего не остается, как зубами цепляться за жизнь.

Жаков, не любивший отсиживаться в тылу, и в этот раз не вылезал с передовой. То в атаку с пехотинцами сходит, то оборону с танкистами организует, а то и из пушки возьмется палить, выйдя на позиции какого-нибудь артдивизиона. Он ведь казак вольный – где пристанет, там и воюет. Оттого и наград была полная грудь. Это Жора Бортник был человеком опасливым. Он и Жакову говорил, чтобы тот не лез на рожон. Дескать, не наша то забота, наша – лазутчиков ловить да с агентурой работать. Но разве Алексей слушал его! Я, говорит, заговоренный, меня пуля не берет…

Но на этот раз ему не повезло. Знал бы, что так случится, может, и поостерегся бы, хотя вряд ли. Надо было знать его характер. Тогда в одной из танковых рот убило командира орудия – вот Жаков и решил его заменить. В ходе боя его танк оторвался от других машин и был окружен немцами. Ночью Алексей передал по рации: «Я один. Машина застряла. Веду бой». На вторые сутки в роту вернулся раненый радист и рассказал, как сражался экипаж танка. Их было четверо: Жаков, механик-водитель танка, помощник механика-водителя и радист. В течение суток экипаж дрался с противником в глубине его обороны. Танк утюжил окопы неприятеля, давил тяжелыми гусеницами дзоты, пушки, минометы, автомашины. Преодолев первую и вторую линии траншей, машина попала под перекрестный огонь. Справа вели обстрел вражеские орудия, с фронта двигались неприятельские танки. Поставив свою машину в укрытие, экипаж поджег два немецких танка и бронетранспортер, а затем точными выстрелами разрушил два дзота. Но тут и ему досталось. Немецкий бронебойный снаряд прошил боковую броню и вывел танк из строя. В живых тогда остались двое – Жаков и радист. Его-то, этого радиста, и послал Алексей за помощью, потому как сам был тяжело ранен и не мог выбраться из машины.

Потом за ним пришли. Оставляя на снегу длинную кровавую полосу, его под покровом ночи поволокли к нашим позициям. Потом он попал к хирургу на стол. Глянув на его синюшное лицо, пощупав-потрогав и заглянув в его остекленевшие глаза, тот посчитал, что он уже мертв, и приказал отнести в сарай, приспособленный под мертвецкую. Так и пролежал Алексей всю ночь на морозе, а утром, когда команда санитаров пришла в сарай, чтобы похоронить убитых, кто-то из них услышал негромкий стон. Глянули, а там среди трупов живой офицер шевелится. Доложили хирургу, тот: на стол его! Так и спасли человека. Однако после этого у Жакова стала барахлить почка. Чуть непогода или простуда какая – тут же хватается за бок. Так и мучился до сих пор…

– Я же тебе говорил… говорил, чтобы ты себя берег. Нет ведь, не послушал меня! – выговаривал ему потом Бортник. – Хотя, – махнул он рукой, – горбатого только могила исправит…

Рейды в немецкий тыл тоже, казалось, были не его делом, но разве его можно было удержать! Только услышит, что где-то формируют очередной спецотряд, – он тут как тут. Дескать, пошлите меня – не пожалеете. А начальству что? Коль не дорожишь собственной жизнью, иди. Он и шел. А что ему? Он ведь круглый сирота – так что некому будет плакать. Разве что Нине сердце разорвет. Но она должна была понять его… Ведь он за нее мстил немцу, за все причиненные ей душевные и физические раны, в конце концов, за ту маленькую загубленную в ее утробе душу, которая по его, немца, вине никогда – никогда! – не увидит свет.

Впервые он попал к немцам в тыл, когда его корпус вел наступательные бои на харьковском направлении. Тогда отряд особого назначения СМЕРШ, которым командовал Жаков, только чудом уцелел. Их было двенадцать человек, большинство из которых – необстрелянные пацаны. Их наспех научили стрелять из винтовки, так что основную науку командир преподал им в пути. И это стало для них лучшим университетом. Одно дело – на мирном полигоне показать ту же взрывчатку в действии, другое – подорвать полицейский участок или хранилище с горючим на немецком аэродроме. Да и стрелять приходилось по живым мишеням, а не по фанерным. Но, самое главное, парни научились ненавидеть врага. «Есть люди, а есть нелюди, – говорил им Жаков. – В людей стрелять нельзя – это грех, можно только в нелюдей. Этих надо убивать беспощадно. Иначе они убьют ваших жен и матерей. За этими нелюдями мы и охотимся».

Вроде незатейливая психология, но без нее никак. Ведь убить человека, пусть даже если он враг, непросто. Психика потом расстраивается настолько, что впору на стену лезть. Алексей на себе это испытал, поэтому понимал новичков. Вот и надо было вбить в их голову мысль, что они не людей убивают, а извергов. Потихоньку те освоились и их чувства притупились. Страшно, конечно, когда у человека теряется чувство жалости к себе подобным, но что было делать? Если не ты врага, то он тебя…

Правда, у немца уже не было той прыти, как в начале войны. Это он тогда пер, словно тот бешеный слон, сметая все на своем пути. И то была поистине психологическая драма. Бойцы, которые в свое время восприняли доктрину о войне на чужой территории, о войне малой кровью как должное, теперь не могли ничего понять. Как же так? Мы же «непобедимая и легендарная», отчего же нас так бьют? Вот и командиры, на которых они еще недавно молились, бегут вместе с ними, рядовыми, да так, что только пятки сверкают. Да и те, что в Кремле, притухли. Ну а что так вдруг? Или слабо что-то придумать?.. И-их! Болтуны вы, болтуны…

Но теперь время другое. После поражения под Сталинградом, после успешного наступления советских войск на Северном Кавказе, на Верхнем Дону, под Ленинградом, на курском и харьковском направлениях и в Донбассе немец явно сдал. Той спеси, которую он показывал вначале, уже не было, но на смену ей пришла отчаянная ярость. Вот он теперь и цеплялся за каждую пядь земли, норовя подороже продать свою жизнь.

В ту пору в тыл противника забрасывались многие десятки, а то и сотни диверсионных групп. Кто-то шел с конкретными заданиями, кто-то действовал по обстановке. Но задача была одна – вызвать у немцев панику, деморализовать их, заставить их пугаться собственной тени. Это была большая психологическая война, в которой участвовали кроме партизан созданные контрразведкой многочисленные отряды особого назначения. Им здорово доставалось. Потому из каждых десяти посланных в тыл противника разведывательно-диверсионных групп добрая половина не возвращалась назад. И это считалось вполне нормальным. Жаков помнит, что говорил им на совещании прибывший в ставку командующего фронтом большой начальник из Главного разведывательного управления. Дескать, даже если одна группа из ста уцелеет и выполнит задание, уже будет хорошо. Так что, мол, продолжайте в том же духе. «А люди? Как быть с людьми?» – спросили московского гостя. Тот пожал плечами. Война, говорит, все спишет…