* * *

В тот день я впервые услышал, как два профессора и третий врач – не иначе, доцент, потому что из-за очков смотрел напряженно и старался выглядеть умнее, чем был, – обсуждая внутреннее содержание моей головы, ничуть не стесняясь, откровенно признали, что этого «товарища, так сказать, капитана», необходимо уже направлять на комиссию, потому что «органические изменения необратимы». То есть меня намеревались все же отправить на инвалидность и уже заочно решили лишить регалий капитана спецназа. И все только потому, что стабилизатор пролетающей мимо мины сделал в черепной коробке две глубокие борозды. Это заставило врачей заменить куски кости полосками из нержавеющей стали. Меня такое положение с черепной коробкой, признаюсь, не сильно пугало, потому что если «нержавейка» качественная – а мне сказали, что это высоколегированная сталь, – то ржаветь она не будет. А что касается инвалидности, то еще соседи по палате с видом знатоков уверяли меня, что она мне обеспечена.

Я не верил, потому что чувствовал себя почти здоровым и металлические полосы мне не мешали. При этом настраивался, что буду не просто здоровым, а полностью дееспособным. Полковник в отставке, что лежал в палате у окна, попытался объяснить мне, что «Фольксваген», выпущенный в Германии, напоминает ему спецназовца до ранения, а «Фольксваген», выпущенный в Калуге, – спецназовца после ранения. Из сказанного я сделал вывод, что полковник в отставке, как и я, имеет именно такую машину, выпущенную в Калуге, и очень ею недоволен, в отличие от меня, полностью удовлетворенного своим маленьким «Тигуаном». Но в свой адрес иносказание не принял. И я здоровел день ото дня, чему никто верить не хотел. Я здоровел – и, тем не менее, меня все же решили отправить на комиссию. Решение, впрочем, оказалось еще не окончательным и было отложено на несколько дней, после очередных обследований.

Не в самом лучшем настроении после встречи с высокими медицинскими светилами я обычным своим маршрутом поехал в деревню к маме. Как назло, пробок в этот день на дорогах было больше обычного. До конца света, как я понимал, оказалось еще далеко, но столичные пробки стремительно приближали всех нас к дорожному апокалипсису. И нервничал я больше обычного. Меня раздражало все. Особенно женщины на дорогах, потому что дважды мне приходилось уступать дорогу там, где я уступать ее был не должен. Оба раза за рулем то ли лихих, то ли наглых машин были женщины, не понимавшие, что такое «помеха справа». Потом какая-то девица долго тащилась через очередную пробку в соседнем со мной ряду и все пыталась как следует меня рассмотреть. Даже к рулю наклонялась несколько раз. Похоже, ей пришелся по душе мой камуфляж. Чтобы отвязаться, мне самому пришлось на нее посмотреть и скорчить такую страшную физиономию, что она ненароком газанула и чуть было не въехала в ползущую впереди машину.

А потом, уже на МКАДе, появились эти, на ярко-синем «Порше Панамере». Машина стоимостью восемь-девять миллионов себя не жалела и пыталась протиснуться между плотными рядами, постоянно сигналя, не жалея аккумулятор. Конечно, в какой-то момент я мог слегка сдвинуться вправо и опасно прижаться ближе к тяжелому самосвалу. Габариты своей машины я чувствовал хорошо и, наверное, сумел бы сохранить ее любимое тело от повреждений. Но водитель «Панамеры» вел себя слишком нагло. Настолько нагло, что уступать ему было – просто не уважать себя. И я спокойно продолжал ехать как ехал, не уступая дороги. Я в своем ряду и в своем праве. И мне было плевать на стоимость машины, которая торопилась. Но водителю и пассажирам этой машины было не наплевать на себя. Они себя очень уважали и требовали от других уважения к своим деньгам. Но при этом не понимали, с каким настроением может ехать человек, которого в расцвете лет и сил врачи собирались отправить против его воли на инвалидность. И настроение это не позволяло мне уступать. «Панамера» дважды пыталась протиснуться, едва не задевая мою машину, но я ехал строго прямо, не обращая внимания на непрекращающиеся сигналы. Потом дорога стала чуть свободнее, «Порше» обогнал меня и резко остановился впереди, перекрывая путь. То есть сделал то, на что я в глубине души надеялся. Былая реакция у меня после ранения никуда не пропала, и я успел остановиться. Не пропала и быстрота действий, а она мне была необходима, потому что из «Панамеры» выскочили четверо молодых кавказцев. Но пока они добрались до моей машины, я уже тоже выскочил из салона. Остановились и другие машины, образуя новую пробку.

– Ты что, оглох, не слышишь сигнала?! – заорал водитель, размахивая одновременно двумя руками так, что не поймешь, с какой руки он намеревается бить. Это неудобно, приходится напрягаться.

– Когда хочешь с кем-то поговорить, сначала поздоровайся, сынок, – посоветовал я спокойно. – А потом уже можешь суетиться...

– Вот и здоровайся сам, – посоветовал второй. – Начинай, глухой...

– Это я могу, – согласился я. – Здравствуйте, ребята. Меня зовут Смерть. Саня Смерть. Валар. Саня Валар. Не слышали?

Впечатление на них это не произвело, из чего я сделал вывод, что абреки давно уехали с Кавказа – в раннем, скорее всего, детстве, – но национальную свою наглость не потеряли. Двое двинулись в лоб; третий, зайдя сбоку, ни слова не сказав, сразу попытался меня ударить. Впрочем, сделал это достаточно неумело, хотя бил резко, но я легким скользящим шагом сдвинулся в сторону, заставив его «повалиться» после удара на капот моей машины. Почти не глядя, сделал отмашку – ребром ладони под основание черепа. И получилось у меня не менее резко, чем у парня. Первые две секунды он еще придерживался за капот руками, потом сполз под него.

– Вы не поняли? Я – ваша Смерть... – сказал я уже серьезно и глянул так, что двое стоящих передо мной сделали по шагу назад, а четвертый как был позади них, так там и остался, не двигаясь вперед.

Я еще контролировал ситуацию и свои нервы тоже.

– Забирайте своего друга и быстро мотайте отсюда. Я вас пока отпускаю, – попытался я разойтись миром.

Но парней это, видимо, не устраивало.

Водитель уже пришел в себя и так же неумело, как первый бил рукой, попытался заехать мне ногой в голову. Я вообще-то своих солдат всегда учу, что удар кулаком обычно бывает более резким и неожиданным, а защититься от удара ногой проще, чем от удара кулаком. Поэтому я никому не рекомендовал бить ногой выше пояса. Разве что коленом куда-нибудь в область печени. Этому удару я солдат даже обучал. Исключение составляли спортсмены тех видов спорта, которые основаны на ударах ногами. Эти, имея базовую подготовку, бить умели. Но у моих нынешних противников таких стойких навыков не было.

Бьющую ногу я пропустил над головой, успел заметить, что второй, попросивший меня поздороваться, лезет куда-то под мышку, где обычно носят пистолеты, и не стал сразу добивать первого, потерявшего равновесие. Коротким прыжком сократив дистанцию, я воспользовался тем, что правая рука у парня оказалась поднятой над печенью, и ударил под локоть коленом. Как обычно бывает при получении такого удара, парень не сразу среагировал. Печень – она тугодумка. Но уже через пару секунд парень завалился под свою машину. Четвертый сделал сначала только два быстрых шага назад, но тут же, едва я топнул ногой, развернулся и вприпрыжку побежал между теми машинами, которые объезжали нашу пробку. Рисковый человек!