— После того как мы выиграем и получим решение, вынесенное в порядке упрощенного судопроизводства, — а мы обязательно выиграем, потому что ничего они доказать не смогут, — наступит третий акт. Мы предъявим им иск на сумму стоимости услуг адвокатов. Скорее всего, мы никогда не получим этих денег, но, так или иначе, для нас это беспроигрышный вариант. «Синергон» доволен нашей агрессивной позицией, он готов оплатить большое количество рабочих часов наших сотрудников, и, что самое главное, это послужит уроком для других, чтобы не связывались с «Синергоном».

Он снова улыбается и, как мне кажется, самодовольно надувает грудь.

— Немедленно начинайте готовить черновики первой серии запросов на документы от второй стороны. Я жду их у себя на письменном столе завтра утром. А еще будьте готовы к целому ряду поездок в Арканзас в ближайшие несколько месяцев. Приобретите для этих целей приличные чемоданы. И еще одно. — Он выдерживает паузу и улыбается. — Прекрасный костюм, Эмили. — Он еще и подмигивает мне, давая понять, что я свободна. И у меня почему-то нет никаких сомнений в том, что он сейчас представил меня голой.

* * *

Получив работу в большой адвокатской конторе, вы вскоре понимаете, что продали свою душу. Тот, кто пытается вас в этом переубедить, либо лжет, либо занимается самообманом. Но до настоящего момента я все-таки считала, что продаю свою жизнь, а не и в самом деле душу. Я знала, что эта работа будет отнимать все мое время, не позволяя вести даже подобие светской жизни. Тот, кто попадает на эту территорию, должен быть готов постоянно отменять свои планы, визиты к врачу и отпуска. Большинство из нас по пятницам сидит в офисе со скрещенными пальцами, молясь, чтобы эта неделя стала исключением и партнер не подсунул нам на письменный стол какую-нибудь работу, которую «обязательно» нужно закончить к утру понедельника.

Но если не думать о душе, быть сотрудником фирмы — все-таки очень хорошо. Хотя большую часть времени я работаю с перегрузкой и по принуждению, мое жалованье позволяет мне выплачивать гигантский кредит, взятый на обучение в школе права, да еще арендовать отдельную квартиру в Виллидж. Пусть площадь ее составляет всего около тридцати квадратных метров, иметь свой собственный угол на Манхэттене — это, по-моему, шикарно, ведь многие готовы продать свои внутренние органы, чтобы купить тут жилье.

Я начинаю просматривать иски, поданные против «Синергона». Я читаю о доведенных до нищеты людях, живущих в никому не известном крошечном городке — Каддо-Велли, штат Арканзас. Население — пятьсот шестьдесят пять человек. Первый иск от семьи Джонсов, они подали в суд, потому что их мать, Джо-Энн, умерла от острого лимфобластного лейкоза. Теперь мистер Джонс в одиночку растит пятерых детей в возрасте от двух до девяти лет. Они живут в четверти мили от речки Каддо, и Джо-Энн была седьмым человеком в Каддо-Велли, которому поставили такой диагноз. В результате уровень заболеваемости раком в этом городе превышает средний по стране в пятьсот раз.

Я вчитываюсь в подробности этой жалобы, сидя на сорок пятом этаже высотного здания прямо посреди Нью-Йорка. Мой кабинет представляет собой большую коробку из сияющей стали и стекла, величественный насест с видом на организованный хаос городских улиц. Меня объединяет с этими Джонсами только то, что моя мама тоже умерла от рака. Вдруг мне кажется, что, может быть, и не только.

На меня накатывает волна стыда, когда я осознаю, в чем заключается моя работа. За что именно мне платят. Каждые две недели я получаю свой чек, страховку, медицинское пособие (которое понадобится, если когда-нибудь раком заболею и я), а взамен я должна провести и этот вечер, и следующие полгода, разрабатывая план защиты «Синергона» от перераспределения ничтожной доли его богатств в пользу пятидесяти семей, нуждающихся в помощи и заслуживающих ее. Интересно, как бы отнесся к этому делу Эндрю, который каждый день возвращает людей к жизни в своем отделении экстренной медицинской помощи, который реально делает этот мир лучше; но я пытаюсь не думать об этом. Затем мелькает короткая, как вспышка, мысль о том, что бы сказала моя мама, чьи волосы выпали прядь за прядью, а груди были ампутированы, если бы увидела, кем я стала. Не хочу об этом знать. Я просто нахожу сайт Американского общества борьбы с раковыми заболеваниями и делаю денежное пожертвование в сто долларов, скромный знак искупления, ничто по сравнению с иском на пятьдесят миллионов.

И только после этого я начинаю составлять наброски различных ходатайств для Карла и блокирую все свои чувства. Я не поднимаю глаз от бумаг, пока за окнами не становится темно и на Манхэттен не опускается вечер. Лишь изредка до меня доносится вой полицейских сирен, и он успокаивает меня — колыбельная песенка Нью-Йорка.

Мне и в голову не приходит бросить все это.

Я возвращаюсь домой, к куче грязной одежды, лежащей посреди моей квартиры. Судя по ее ошеломляющим размерам, уровень угрозы того, что у меня не будет свежей смены белья на завтра, поднялся с желтого (повышенного) на оранжевый (высокий). Я разрешаю себе не участвовать во всеобщей борьбе за чистоту трусов, ведь на работе никто не станет заглядывать мне под юбку. А если станет, найдет там то, чего заслуживает.

Лампочка на моем автоответчике мигает в сдвоенном ритме: раз, раз-два, раз, раз-два. Значит, получено два сообщения.

— Эй, Эмили, это папа. Звоню просто узнать, как твои дела. — Щелчок, отбой.

— Эй, Эм. — Голос Джесс отскакивает от стен моей квартиры, напоминая, что я живу в идеально квадратной комнате. — Надеюсь, ты держишься нормально после того, что произошло у тебя с Эндрю. В пятницу вечером. Ты. Я. Бар Товарной биржи. Мы должны выбраться куда-нибудь в город. Никаких отказов я не принимаю.

Хотя я познакомилась с Джесс просто потому, что на первом курсе юридической школы наши комнаты оказались рядом, она превратилась для меня из соседки в сиамского близнеца/очаровательную неудачницу/мою еврейскую маму/ человека, патологически зависящего от меня/Тони Роббинса[7]. Я хочу ей перезвонить, но понимаю, что она уже спит. Каждый вечер по будним дням Джесс ложится ровно в 22:43 — единственное последствие ее борьбы с обсессивно-компульсивным расстройством, которым она страдала в детстве.

Вместо этого я поднимаю трубку и перезваниваю отцу, который, в отличие от Джесс, не верит в сон.

— Вице-губернатор Пратт на проводе, — отвечает мой отец, видимо полагая, что тот, кто набирает номер его личного мобильного телефона в час ночи, не знает, что звонит вице-губернатору штата Коннектикут. Или что ему не наплевать на это. Нет, напрасно я перезвонила ему: вряд ли стоит продолжать нашу бесконечную игру в телефонные догонялки. Разговоры с моим отцом оказывают на меня один плачевный побочный эффект: я чувствую себя в этом мире очень одинокой.

— Привет, папа. Это Эмили. Как ты?

— Хорошо, дорогая. Хорошо. Поддерживаю форму. Сегодня утром пробежал шесть миль. В пять утра.