– Точно не знаю, – ответила Мирина, чувствуя, как все волоски на ее теле встали дыбом. – Подожди меня здесь. – Она обхватила Лилли за плечи, не давая той пошевелиться.

– Почему? Что случилось? – Голос девочки сорвался на визг, и, когда Мирина тронулась с места, она последовала за сестрой. – Пожалуйста, ответь мне!

Наконец Мирина увидела одну из собак. Это был пятнистый щенок, который всегда приходил и спал у ее ног во время бурь, – щенок, которого она некогда выходила и который иной раз смотрел на нее почти человеческими глазами.

Один взгляд на эту собаку – на то, как она кралась, поскуливая, словно нашкодивший ребенок, – сказал Мирине все, что ей нужно было знать.

– Не трогай его! – закричала она, когда Лилли шагнула вперед, протягивая к собаке руку.

Но было слишком поздно. Ее сестра уже коснулась загривка щенка и начала нежно его поглаживать.

– Лилли! – Мирина резко дернула сестру за руку. – Слышишь? Ни к чему не прикасайся!

И только теперь на лице Лилли отразилось понимание.

– Пожалуйста, – сказала Мирина дрогнувшим голосом, – будь умницей и стой здесь, пока я… – Она бросила еще один неуверенный взгляд на затихшие дома деревни. – Пока я не выясню, все ли в порядке.

Мирина шагала по деревне, крепко сжимая копье обеими руками, и оглядывалась по сторонам в поисках признаков беды. Ясно было, что деревня подверглась нападению либо какого-то из соседних племен, либо диких зверей, и Мирина, кажется, была готова ко всему, но только не к тому, что в итоге ей удалось обнаружить.

– Эй, ты! – Хриплый, полный ненависти голос донесся из ближайшей хижины, и через мгновение наружу вышла коренастая женщина, вся в поту. – Это все твоя мамаша!.. – Женщина сплюнула на землю чем-то красным, очень похожим на кровь. – Твоя ведьма-мать!

– Нена, подруга… – Мирина отступила на несколько шагов назад. – Что тут произошло?

Женщина снова сплюнула:

– Ты что, не слышишь? Твоя мамаша прокляла нас всех! Она призвала чуму на наши головы и заявила, что убьет всякого, кому не по душе ее развратная жизнь.

Идя дальше, Мирина видела вокруг только болезнь и горе. Мужчины, женщины и дети толпились в тени, дрожа от страха и лихорадки; кто-то стоял на коленях перед едва тлеющим костром, молча натирая себя золой. А там, где некогда была хижина ее матери, теперь лежала куча углей, среди которых валялись кое-какие знакомые предметы.

Не в силах осознать то, что она увидела, Мирина опустилась на колени, чтобы поднять небольшой круг, почерневший от золы. Это оказался бронзовый браслет, который ее мать носила на запястье и о котором говорила, что он останется на этом месте до самой ее смерти.

– Мне так жаль, дорогая, – послышался чей-то тихий голос, и Мирина, оглянувшись, увидела старую соседку своей матери, которая стояла неподалеку, опираясь на палку; ее рот окружали открытые язвы. – Тебе нужно уходить отсюда. Они ищут козла отпущения. Я пыталась их вразумить, но никто не захотел меня слушать.

Прижав ладонь ко рту, Мирина пошла прочь, не обращая внимания на слова, несшиеся ей вслед.

– Шлюха! – кричали мужчины, и не потому, что Мирина когда-то ложилась с ними, а как раз потому, что она этого не делала.

– Ведьма! – визжали женщины, забывая о том, что именно мать Мирины приходила к ним по ночам, чтобы держать их за руку и помочь появиться на свет их младенцам… Забывая о том, что именно Мирина сооружала из старых костей игрушки для их детишек.

Когда Мирина наконец вернулась к Лилли, девочка по-прежнему сидела на камне у дороги, трясясь от страха и гнева.

– Почему ты не разрешила мне пойти с тобой? – спросила она, раскачиваясь взад-вперед со скрещенными на груди руками. – Тебя так долго не было!

Мирина воткнула копье в землю и присела рядом с сестрой:

– Помнишь, что сказала мама, когда мы уходили? Что бы ни случилось, ты должна доверять мне.

Лилли посмотрела на сестру – в глазах девочки стояли слезы.

– Они что, все умерли, да? – прошептала она. – Прямо как те люди в моем сне…

Мирина не ответила, и Лилли заплакала:

– Я хочу увидеть маму! Пожалуйста!

Мирина крепко обняла сестру:

– Видеть нечего.

…жестоко будить древнее зло,

Что в глубине сердца заснуло.

Софокл. Эдип в Колоне

Котсуолдс, Англия

Отец встретил меня на железнодорожной станции в Мортон-ин-Марш, и выглядел он удивительно щеголевато для такого часа дня. Я ожидала увидеть его небритым и раздраженным и была тронута тем, что он надел весьма пристойные вельветовые брюки вместо старых подштанников, которые натягивал на себя по выходным. А то я уже начинала бояться, что эти подштанники сами научатся выходить на улицу за газетой и, пожалуй, даже заберутся в автомобиль, чтобы прокатиться с ветерком.

– Это, конечно, не мое собачье дело… – Мой отец не считал необходимым заканчивать предложения. Такова была его манера разговаривать. – Но какого черта тебе захотелось сбежать из Оксфорда в семь утра?

– Ох… – Я отвела глаза, борясь с желанием выболтать ему настоящую причину своего приезда. – А я уж было решила, что мне нужны причины, чтобы навестить своих родителей. В конце концов, я ведь ваш единственный ребенок…

Мои родители жили в перестроенном коттедже из золотистого камня, возведенном кем-то из далеких предков очень невысокого роста, не больше полутора метров, судя по дверным молоткам, расположенным на уровне колен. Предку, должно быть, этот дом казался величественным особняком; мне же – слишком высокой для своего возраста – он всегда был немного тесноват, и в детстве я частенько воображала себя великаншей в плену у двух троллей, живших в маленьком лесном холме.

Конечно, покинув отчий дом, я стала с грустью вспоминать даже то, что в детстве вызывало во мне лишь раздражение. И теперь каждый раз, возвращаясь в коттедж, я обнаруживала, что все меньше и меньше замечаю его недостатки… и даже нахожу уютной его тесноту.

Мы, как обычно, вошли в дом через гараж и остановились в маленьком чулане, чтобы снять обувь. Эта комната, битком набитая верхней одеждой, сухими цветами и лесными орехами, подвешенными к потолку в нейлоновых чулках, была, несомненно, самой неопрятной в доме. И все равно мне нравилось задерживаться здесь, потому что тут царил такой успокаивающий и такой знакомый запах – запах вощеных мебельных чехлов, ромашки и яблок, которые мы несколько лет назад забыли в корзине на шкафу.

Надев тапочки, мой отец сразу же отправился на кухню, а оттуда – в столовую. Слегка озадаченная таким маршрутом, я все же последовала за ним и увидела, как он осторожно подкрадывается к окну.

Окно выходило в сад, где стояла новая кормушка для птиц, явно предназначенная для пернатых друзей моего отца. Однако на помосте сидела черная белка, набивавшая рот семечками, насыпанными для птиц.