— Надолго?

— Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что она может затянуться. Такое ощущение.

— Тебе светит повышение?

— Вряд ли... Скорее всего, это только командировка.

— Вернешься?

— Постараюсь.

— Можешь и не вернуться?

— Чего не бывает в нашей жизни, полной волчьих ям, медвежьих углов, лисьих нор...

— Ну, что ж... — Вика поднялась.

— Подожди. Сядь, — в голосе Пафнутьева впервые в это утро прозвучала твердость. — Я не все сказал... Есть еще кое-что...

— Слушаю. — Вика остановилась, но не присела, осталась стоять в дверях.

— Сегодня ты уезжаешь. С Наташкой.

— Куда? Зачем? Почему?

— Вам опасно здесь оставаться.

— Никуда я не поеду.

— Поедешь, — и Пафнутьев снова опустил нос в чашку.

Вика села. Взяла пафнутьевскую чашку с чаем, сделала несколько глотков, придвинула чашку Пафнутьеву.

— Говори, Паша, — сказала она.

— У тебя есть три часа на сборы. В двенадцать подъедет Худолей и отвезет вас в деревню. К своей тетке.

— Я ее не знаю! В глаза не видела!

— Это главное ее достоинство, — невозмутимо произнес Пафнутьев. — В любом другом месте тебя могут найти, а вот у худолеевской тетки тебя не найдет никто и никогда. О том, что ты у нее, будут знать три человека. Ты, я и Худолей.

— И тетка, — добавила Вика.

— Да, конечно, тетка тоже будет догадываться, что ты с дитем живешь у нее. Условия там приличные, отдельная комната, окно в сад, колодец во дворе, картошка в огороде. Но никто, слушай внимательно, ни близкие подруги, ни дальние родственники не должны знать, где ты.

— Но я должна как-то объяснить людям...

— Ты думаешь, им это нужно?

— Кому?

— Людям, о которых ты так беспокоишься. Скажи всем, что поехала в Крым. Или лучше на Азовское море. С малыми детьми люди обычно едут именно на Азовское море. На Арабатскую стрелку. Там море чистое, дно пологое, правда, не песок, а ракушечник. Там совершенно потрясающий ракушечник.

— Может, мне в самом деле поехать на Арабатскую стрелку?

— Худолей не знает туда дороги. Он отвезет тебя к своей тетке. Зовут ее Варвара Семеновна. Можешь не записывать, она сама тебе напомнит. О деньгах не думай, мы с Худолеем уже все решили. Еще раз повторяю — ни близким подругам, ни дальним родственникам, ни соседям.

— Все так серьезно?

— Да, — кивнул Пафнутьев и еще раз повторил: — Да.

Худолей подъехал ровно к двенадцати. Увидев его машину во дворе, Пафнутьев взял две большие челночные сумки в голубую клетку, быстро сбежал с ними по лестнице, бросил в уже раскрытый задний багажник, захлопнул крышку, и машина тут же отъехала. Пафнутьев, не медля, поднялся на свой этаж и вошел в квартиру, плотно захлопнув за собой дверь.

На все про все ушла ровно одна минута. Какие вещи, кто увез, в какую сторону — вряд ли кто обратил внимание на задрипанный «жигуленок» невнятного серого цвета, который простоял у подъезда не более минуты.

Еще через полчаса медленно и церемонно Пафнутьев спустил вниз детскую коляску, потом так же неторопливо спустилась Вика с ребенком на руках, вместе с мужем аккуратно уложила младенца в коляску, легко махнула ручкой, как бы ненадолго прощаясь, и покатила коляску на мягком резиновом ходу вдоль дома, свернула за угол, двинулась к скверу, давая ребенку возможность подышать свежим воздухом, выспаться, да и сама, видимо, была не прочь отвлечься от бесконечных домашних забот.

В конце сквера ее ждал серый задрипанный «жигуленок». Она, не раздумывая, села на заднее сиденье вместе с ребенком — дверь была уже распахнута, Худолей, быстро сложив коляску, забросил ее на верхний багажник, пристегнул уже приготовленной резинкой и тут же тронул машину с места.

Через три часа они были уже далеко, в маленькой деревеньке у деревянного дома. Худолеевская тетка Варвара Семеновна радостно всплескивала ладошками, улыбалась, суетливо открывала прозрачные ворота из некрашеного, выгоревшего на солнце штакетника.

А в это самое время в опустевшей и гулкой квартире Пафнутьева раздался телефонный звонок.

Звонил Халандовский.

— Здравствуй, Паша! Это я! — сказал он бодро, но невесело.

— О! — заорал Пафнутьев. — Сколько лет, сколько зим!

— У тебя все в порядке?

— Вроде как бы ничего... А что?

— Звонил Лубовский.

— Ишь ты! Соскучился?

— Кланялся, приветы передавал.

— Спасибо. Если еще позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я постоянно о нем помню.

— Именно так ему и сказал.

— А чего хотел?

— Спрашивал, не нужно ли тебе чего... Поначалу в большом городе, может быть, тебе будет неуютно... Он готов помочь. Квартира, машина с водителем, другие услуги, более интимного свойства... Я пообещал все тебе передать.

— Еще будет звонить?

— Скорее всего. Ведь я должен сообщить ему твой ответ.

— Так, — крякнул Пафнутьев. — Знаешь, Аркаша, он делает ошибку. Так нельзя. Это плохо.

— Я тоже так подумал.

— Ты оказался в сложном положении?

— А знаешь, нет. Пока я не чувствую холодного сквозняка за спиной, пока я в порядке. Что твои?

— Все хорошо. — Даже Халандовскому Пафнутьев не стал сообщать никаких подробностей — куда уехала Вика, уехала ли с Наташкой.

Халандовский все понял.

— Ну что ж, Паша, это правильно. Знания рождают скорбь. Давно сказано и очень правильно. Что передать нашему другу?

— Скажи, что я чрезвычайно благодарен ему за внимание, что я ценю его участие в моих проблемах. Но ничего внятного ответить пока не могу, поскольку себе не принадлежу. Человек я служивый и должен соблюдать порядок — явиться, отметиться, представиться, определиться... Ну, и так далее. Кстати, а ты не спросил, откуда он звонил?

— Из Монако.

— Чего это его занесло туда?

— Путешествует, — глубокомысленно произнес Халандовский.

— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Путешествия расширяют кругозор.

— Ты знаешь, где будешь жить в Москве?

— Нет.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что я совершенно искренне не смогу ответить ему на этот вопрос.

— Он уже спрашивал?

— Да..

— Ошибка, — сказал Пафнутьев. — Это ошибка.

— Я тоже так решил, но ему об этом не сказал. У меня все, Паша.