Два.

Один.

Корпоративная Республика Корея. Как воодушевляюще и заманчиво звучало название неведанной страны в конце марта, и как она возненавидела его после. Ее бесило все: погода, архитектура, быт и в особенности люди. Не люди, а бездушные машины. Эти биологические болванки вычеркнули из своего языка само понятие интимности, спалили дотла конституцию семьи, закопали основы человеческой близости, свели смысл существования к математическим формулам и коэффициентам производительности. Трудоголики, задолго до рассвета спешащие на свою высокоинтеллектуальную работу, а поздно вечером, уже за полночь, разбредающиеся по отелям, ресторанам и барам, чтобы передохнуть и накачаться энергетиками для очередных свершений.

Они не обращали на нее внимания, как бы ярко она ни одевалась и как бы заразительно ни смеялась. Полулюди-полуроботы равнодушно смотрели сквозь ее красоту: взбученную чёлку а-ля наивная дурочка, длинные ресницы из коллекции «Крылья птеродактиля» и ультрасовременные наряды собственного дизайна. Их не впечатляла ее шикарная обувь: ботильоны из жидкого металла, меняющие форму от клубка змей до игуаны; полусапожки, трансформировавшиеся то в лёд, то в золотую чешую, в зависимости от настроения; туфли ручной работы из настоящей кожи, изготовленные одним умельцем из заброшенных земель. Целый чемодан шикарной обуви, в которой разве что по подиумам да съемочным площадкам ходить, а эти постсексуалы воротят свои кислые хари. Они не ведают о таких понятиях, как стиль и мода. Аморфные существа оборачивают свои постные тушки в мертвенно-блеклые униформы и плетутся на работу. А в довершение всего эти евнухи близоруки к источнику ее женственности – упругим, сочным грудям. Нормальные мужики, завидев такие планетарные масштабы, захлебнулись бы слюнями, как от поедания свежего лимона, и вспотели бы, прохваченные негой, и ощупывали бы их лихорадочным взглядом (на большее их не хватило бы). Ее пышечкам приличествует слагать оды, а из этих кастратов, напрочь игнорировавших ее манящие сокровища, не выдавить и жалкой нотки. В наборе их стандартизированных ценностей женственность не значится даже на последней строчке. Вывелись в Корее ценители женской красоты. Да и откуда им взяться, когда смотреть не на что. Их женщины – это мужеподобные особы с грудями-блюдечками под мешковатыми блейзерами. Канцелярские скрепки в нагрудных карманах создают и то больший объем, чем их генетически отредактированные прыщики. Разумеется, обхват ее близняшек, превышающий тонкую талию раза в два, неслучаен. Это не прихоть ее родителей и не спонтанная мутация в искусственной утробе. Она заплатила хорошую цену, плевав на уговоры знакомых и так называемых друзей. Тот заморыш, биоинженер во врачебном халате, прохлюпал, мол, такие большие нынче не в моде, на что получил ответ: «Малыш, не тебе по ним карабкаться». Она же не осуждает собирателей эксклюзива, нумизматов или библиофилов, так почему же она не имеет права носить свою коллекцию – всего из двух экземпляров! – с собой? Да и к чему стеснения? Пусть ее злопыхатели да всякие сплетники глодают кости зависти, а она будет выводить своих богинь в свет, чтобы они смотрели на этот инфантильный мир сквозь кисею вечернего платья.

Собственно, смотреть на этом пустыре развратников было не на что. Еще до поездки, выбрав Корею в качестве своей цели, она представляла небоскребы, подпирающие лучезарное небо, в котором кружился рой летающих авто; она видела себя, ступающей игривой походкой вдоль роскошных витрин, а встречные мужчины, женщины и гермафродиты, раскрыв рты, с неудержимым восторгом пялились ей вслед. А каким развлечениям она предавалась в своих фантазиях! Парки аттракционов, дорогие рестораны и кафе, банкеты, казино, вечеринки, друзья, знакомые, любовники, любовники любовников, любовники знакомых и незнакомые любовники. Взмах ресниц – и кавалеры у ее ног, вымаливают секунды внимания. Она наслаждалась бы их раболепием, играла бы на нервах, до исступления кормила бы их полупрозрачными намеками. Ей не пришлось бы тратиться на продвижение своей акции по защите прав гомосапов. О ней жужжали бы на всех углах, ее узнавали бы на улицах, подставляли бы ладошки для автографов, а администраторы контента заполняли бы ею новостные ленты.

Момент разочарования наступил еще при посадке, когда она насчитала всего с десяток неброских высоток, грациозно смотревшихся только в виртуальной реальности. С космопорта ей пришлось добираться не с ветерком над ночным Пусаном, а в беспилотном такси по вонючим подземным автотрассам, соединяющим разбросанные острова, на которых раскорячилась недружественная столица. Чтобы сесть в машину, пришлось отстоять длинную очередь из менеджеров, возвращавшихся с рабочей смены. В ее родном Куала-Лумпуре транспортное средство подавалось за пару минут. В общем, будничная действительность разительно отличалась от туристических отзывов. Прочитав о целеустремленных и практичных корейцах, Юмису и вообразить не могла, что ничего, кроме работы, их не интересует. Корейскую замкнутость, о которой также много писалось в Сети, она не восприняла буквально. «Моя привлекательность развяжет язык кому угодно, стоит состроить глазки, – говорила она себе до поездки. – Иначе как они угостят меня коктейлем? Не самой же просить бармена?»

Путешествие в островной город-государство, где были сосредоточены мозги всего азиатского региона, стал для Юмису прозрением. Суть корпоративных республик, будь то Корейская или Калифорнийская, сводилась к удовлетворению потребностей союзов, то есть – их владельцев. В союзы поставлялась интеллектуальная, военная и промышленная продукция, а взамен спускались новые планы выработки. Здесь, в технологической житнице, не было разнообразия магазинов, архитектурных шедевров, ночных шоу с суперзвездами, люкса, вычурности. У так называемой страны (если этот анахронизм применим к городу с прилегающими необжитыми территориями) не было элементарных атрибутов государственности. Ни гимна, ни герба, вместо них – выложенный азбукой Морзе какой-то логотип.

Шли дни, а биения сердца города – монотонного ритма – она так и не научилась ощущать. Будь она индивидом с архаичными биологическими потребностями, у нее наверняка развилась бы аритмия. От бюрократизма и канцелярщины, насквозь пропитавших мегаполис безбрачия, появилось отвращение ко всему упорядоченному. Хотелось голой нестись во весь опор по главной улице, носящий название непонятного химического элемента, набрасываться на прохожих, переворачивать скамейки и оскорблять последними словами их омерзительный совет директоров, подчиненный Азиатскому Союзу, гражданкой которого она являлась. Юмису задыхалась, выброшенная волнами авантюризма на безлюдный берег чужеродной культуры, где меланхолия и скука овладели ею также жестко, как те двое симпатичных мошенников во времена ее наивной юности, представившихся всемирно известными кутюрье. В этом бастионе целибата ей не к кому было прислониться, некому было поплакаться о щемящей тоске. Она все отдала бы за один-единственный глоток пошлости. А может, у нее обычный кризис среднего возраста? Об этом лучше не думать! Язычок заплетался в узел, произнося эти невыносимо длинные, жуткие цифры. Шестьдесят два! Она всегда умела прикидываться дурочкой (возможно, большей, чем есть на самом деле), чтобы, глядя на ее вечно молодое личико, ни один обыватель не заподозрил в ней постаревшую деву. Ведь она до сих набоковская нимфетка, закинувшая в океан мужского вожделения мережные чары, в которые вот-вот попадется простофиля Гумберт. Как-то она призналась своему бывшему в нимфестве. Этот скот высмеял ее, мол, американский классик придумал бы для нее особый термин – геронтонетка. В порыве ярости она чуть не убила его.