Александр Борисович долго потом мысленно возвращался к этому делу. Но записал, помнится, только то, что касалось исключительно его собственных переживаний по поводу Ирки. Она ведь уже была тогда беременной, и, тем не менее, эти гады сочли именно вариант похищения наиболее удобным для утверждения своих целей. Нет, не по-мужски это. Поэтому и Александр позже, когда брали Никольского, ни на миг не пожалел этого человека, хотя все ему подсказывало, что тот действительно стал жертвой не им созданных обстоятельств. Но где эти записи? Так вот же…

«…Как я испугался! Показалось, что жизнь закончилась… Но это – сперва. А потом, когда я получил очевидные доказательства похищения, более того, когда этот идиот Барон продемонстрировал мне машину, в которой сидела, залепленная скотчем, Ирина, и продиктовал свои условия, я понял, с кем имею дело. И меня волновала лишь одна единственная проблема: не дай, Бог, чтобы этот бандит действительно осуществил свою угрозу в отношении Ирки. А во всем остальном я уже не сомневался. Раз уж Никольский связал себя с матерым уголовником, да еще бежавшим из мест заключения, – к тому же не им ли самим и был подготовлен побег? – значит, финал обоих будет естественным, как и все остальное в подобных ситуациях. И однозначным. А честные служаки даже и в их сообществах найдутся. Вроде того Ивана Кашина, который на моих глазах расстрелял Барона, когда тот утаскивал Ирку, приставив к ее голове пистолет.

Но этот урок не прошел и для меня даром. Я понял свои проколы, причем, примитивные, будто был я не замшелым уже профессионалом, а сопливым любителем, тем же графоманом от следственной деятельности.

По большому счету, я сам же и подсказал бандиту решение вопроса. Есть негласное правило: любые секретные сведения в наше время и в нашем государстве, да, впрочем, вероятно, и в других тоже, категорически запрещается доверять телефонному аппарату. Я совершенно упустил из виду, что мой домашний телефон наверняка прослушивался, когда потребовал от Ирки, чтобы она не показывала из дома своего носа, пока за ней не приедет посланный нами сотрудник, Славкин оперативник Федя Маслов. А дальше – условный стук в дверь, долгие и короткие звонки, и так далее. И Барон все это внимательно выслушал по телефону и прислал своего подельника. А Ирка без возражений, и даже, как она после рассказывала, с большим удовольствием последовала за тем парнем. Льстит ведь, оказывается, когда рядом с тобой находится симпатичный телохранитель. А кто виноват? Да, конечно же, в первую очередь, я сам. И Славка, который убеждал Ирину по телефону послушаться нас и не проявлять самостоятельности. И Костя – большой мастер на уговоры – тоже убеждал и добился своего, доказав, что опасность рядом. Все были правы, а толку никакого, потому что сами и сели в лужу.

Ах, как я костерил себя потом!.. Какие вечные зароки давал! Кажется, и Ирка, наконец, осознала, что у нас вовсе не «мужские игры», над которыми так любят изгаляться журналисты всех мастей, а тяжелейшая и опаснейшая служба. Работа такая, с живой кровью связанная. Неужели, наконец, поняла?… Ну, судя по ее первоначальной реакции, видимо, хотя бы прониклась.

И дай, Бог, чтобы это оказалось действительно так…»

И это было правдой. Но только поначалу, как вспоминал Турецкий. Однако Ирка, несмотря на все ее охи и всхлипы, и тогда, и не раз позже по-прежнему старательно вносила свою лепту, – каким-то прямо-таки умом непостижимым бабьим упрямством, необъяснимой своей самонадеянностью доказывая, что с ней ничего не может случиться. Никогда! Вообще! Хоть кол теши! Вот уж, если возьмет в голову, что ей ничто не грозит, и все предупреждения – сплошная мужская дурь, то ничем, никакими аргументами ее не переубедишь. Ни криком, ни руганью, ни ласковыми просьбами. Характер такой. И как ни объясняй, от этого никому не легче. В первую очередь, ей самой…

А потом, несколько лет спустя, ее снова украли вместе с Нинкой, малолетней тогда еще дочкой, когда они по настоятельной просьбе Александра Борисовича были отправлены Славкой Грязновым в Ригу, к Иркиной тетке, проживавшей в Юрмале. Никто, ни одна живая душа, не могла знать об этой акции. И, тем не менее, их украли, но на сей раз не серьезные уголовники или «силовики», на которых опирались те, кто активно стремился занять место действующего президента России, а обыкновенная шпана. Ну, и чем вся эта история с похищением закончилось? Да ничем. Кроме испуга и нервотрепки. И зачем было воровать родственников следователя, уму непостижимо…

А ведь он где-то, помнится, записал тогда и по поводу этой Славкиной операции. Интересно было бы найти…

«…Рижская шпана, – ну да, все правильно! – которой поручили увезти и спрятать мою семью, отнеслись к заданию халатно. Ирку с Нинкой притащили в Дубулты, якобы по моей просьбе, и поселили в небольшом съемном домике. А потом разрешили даже погулять по саду, чем Ирка немедленно и воспользовалась. Ей удалось незаметно для сторожей, предпочитавших охлажденное пиво бдительному слежению за похищенными, упросить соседей дать телеграмму ее тетке с сообщением, где она находится. А дальше все было уже делом техники. В Латвию съездили двое Славкиных сотрудников и повязали разбойников, передав их в руки латышской полиции. И когда стали выяснять личности похитителей, выяснилось, что это таким вот образом проводит свой очередной трудовой отпуск в „свободной от русского влияния“ Прибалтике – на мелких криминальных подработках – провинциальная российская братва.

Мне надо было обязательно увидеть глаза того, кто организовал и оплатил это похищение, – ведь я знал его с детства, причем, его детства, а не моего. Младшенький, любимый сынок Шурочки Романовой, Олежек… А он ведь у меня почти на руках вырос, я с ним в Тарасовке, на даче, в футбол гонял. С ним и его старшим братом Кириллом, которого Олег и убил – взорвал в автомобиле, чтобы не выплыла на поверхность вся та омерзительная уголовщина, «афера века», как ее называли, в которой Олег был одним из главных действующих лиц.

Но не мерзости потрясли, не полнейшее отсутствие раскаянья, – Олег был уверен, что сам президент даст команду немедленно освободить своего молодого советника.

Потрясла его первая фраза при нашей с ним встрече в кабинете для допросов в Лефортовском изоляторе.

– Твои живы и здоровы… Мне сообщили…

– Да, – сказал я, – их спасли от твоих уголовников. Но как же ты мог, сволочь ты распоследняя?

Меня ошеломил его последний монолог. Не потому что он был действительно последним, нет, Олег и позже «выступал», отвечая на вопросы следствия, но я его больше не слышал, не хотел слышать…

А тогда Олег откровенно смеялся над нами – надо мной и Костей, – близкими, почти родными ему людьми.

– Как же вы не понимаете, что продолжаете жить в мире, которого уже давно не существует? И все ваши так называемые принципы, и все остальное – это всего лишь штрихи из области воспоминаний! Мир уже сто лет живет по другим законам – жестким и однозначным. А вы хотите найти какую-нибудь удобную серединку – чтоб и не припекало с одной стороны, и чтоб с другой тоже солнышко пригревало. Не будет так больше! То, что происходит, а точнее, произошло, это закономерный отбор. И никто не виноват, что кому-то не повезло. Просто не повезло, а потому не надо и трагедий…