— Это морской термин, — ответил Холл. — Так называется самая высокая мачта шхуны.

— А чем вы объясняете их массовое строительство в Нью-Йорке?

— Демографическим взрывом и техническими новшествами. Благодаря четырем изобретениям стало можно строить дома выше шести этажей: это, во-первых, кессоны, позволяющие закладывать глубокий фундамент, затем сталь, из которой изготавливаются несущие конструкции, электрические лифты и, last but not least,[2]телефон.

Смотрите же, мы на площади Медисон-сквер, и перед вами здание, выше которого нет в современном мире.

Фрейд поднял глаза, чтобы рассмотреть чудовищное строение — тяжелое, квадратное, украшенное готическим орнаментом, с большими часами и куполом. Верхушка его терялась в облаках.

— Это Метрополитен-лайф, так же называется и предприятие, которое им владеет, — объяснил Холл. — Верхняя часть, как вы видите, имитирует башню собора Святого Марка в Венеции.

Этот небоскреб не понравился Фрейду так же, как и первый. Накрывая все вокруг своей тенью, он был воплощением стремления поразить чужое воображение — и стремление это показалось Фрейду фальшивым и незрелым.

Он вдруг снова вспомнил о музыке Малера, и подумал, что небоскребы, эти необычные сооружения, превратили Манхэттен в симфонию хаотических форм, где чередуется возвышенное и убогое, столбы света и бездны черноты…

— Этот город, кажется, оскорбил ваши чувства? — сказал Холл, глядя на своего гостя.

— Я поражен его эгоцентризмом, — ответил Фрейд. — Все здесь просто кричит, чтобы привлечь к себе внимание. Но, как вам известно, меня трудно шокировать…

— Несомненно, вы сами шокируете Манхэттен, — проговорил с улыбкой Холл.

— И каким же образом?

— Видите ли, ваша теория сексуальности вряд ли придется по вкусу традиционному отцу американского семейства.

— В самом деле?

— Здесь всем внушают, что у сексуальных отношений только одна цель — зачатие ребенка. И только в законном браке. Детей держат в состоянии «невинности». Женщина — это ангел, не имеющий никакого представления о плотских желаниях. А мужчина должен иметь мысли белые, как зубная паста…

— Потрясающе! Но вы правы — благонамеренные граждане, несомненно, будут чинить мне препятствия. Я их не порицаю. В каком-то смысле я для них бедствие…

— О! — вдруг воскликнул Юнг. — Это просто потрясающе! Что это за здание?

— Это Утюг, — объяснил Холл.

Они проезжали мимо очередного небоскреба странной треугольной формы, который возвышался на перекрестке.

— Его настоящее название Фуллер-билдинг, — сказал Холл, — но ньюйоркцы прозвали его Утюгом.

Фрейд удивился этому сравнению. Ему самому небоскреб показался удивительно грациозным и воздушным, с плавными линиями. А если смотреть на него под определенным углом, он терял объем и становился плоским.

— Это здание было самым высоким в мире, — продолжал Холл, — пока первенство не перешло к Метрополитен-тауэр. Которое, впрочем, и он не долго удержит…

Коляска обогнула Утюг, и пассажиры почувствовали сильные порывы ветра. Фрейд заметил женщину, которая прижимала руками подол юбки, мужчины придерживали шляпы. Полицейские в шлемах, похожих на колокол, разгоняли зевак.

— Разве у вас запрещено собираться группами? — удивился Юнг.

— Это рабочие, — объяснил Холл, — они знают, что у подножия небоскреба сильный ветер, и приходят сюда поглазеть на взлетающие вверх подолы. Наслаждаются бесплатным зрелищем. Я считаю, что полиции давно пора открыть глаза на этот «народный обычай».

— Вы хотели сказать, закрыть глаза? — переспросил Фрейд.

— Да, конечно, — быстро поправился Холл. — Смешная оговорка. Попробуйте-ка найти ей объяснение!

— Оговорка всегда что-то значит, — сказал Фрейд. — Постарайтесь вспомнить, не возникало ли у вас недавно желания, чтобы полиция пошире открыла глаза?

Холл смутился.

— Я должен был рассказать вам раньше… — признался он. — Сегодня утром я узнал о смерти человека, которого очень уважал. Представительство его фирмы находится как раз на последних этажах Утюга.

— Кто же это?

— Август Корда, крупный бизнесмен и один из главных спонсоров моего университета.

— Что с ним случилось?

— Он был убит.

Трое психоаналитиков были потрясены этим сообщением.

— Сегодня утром его нашли в собственной кровати. Он заколот ножом, — продолжал Холл. — Его дочь Грейс без сознания лежала рядом на полу.

— Вы, наверное, потрясены до глубины души! — заметил Фрейд.

— Не я один. В городе только об этом и говорят.

— Кто же мог совершить это преступление? — спросил Юнг.

— Главный подозреваемый — личный секретарь Августа Корда. Мне не дает покоя то, что Август, узнав, что вы будете в Нью-Йорке, просил устроить встречу с вами, доктор Фрейд.

— С какой целью? — поинтересовался Фрейд.

— Он хотел поговорить о дочери. Ей двадцать четыре года, и она страдает жестоким неврозом. Я рассказал Корда о методах новой психиатрии, и он надеялся, что вы сможете вылечить Грейс. Я тоже считал эту идею прекрасной: девушка могла бы стать вашей первой американской пациенткой.

— Очень любезно с вашей стороны, — растроганно произнес Фрейд. — И мне действительно очень жаль, что вы потеряли друга. Вы должны были сразу нам об этом рассказать.

— Вы только что приехали, и мне хотелось как можно позже познакомить вас с этой ужасной стороной Америки.

Фрейд взмахнул рукой:

— В Вене тоже случаются страшные убийства!

— Не говоря уже о преступлениях, совершаемых в фантазиях, — прибавил Юнг. — Фрейд рассказывал нам вчера о пациентке, которая любит прятать бритвы своего мужа, подавляя таким образом скрытое желание перерезать ему горло.

— Но она же не сделала этого на самом деле, — мрачно возразил Холл.

Фрейд понял, что он удивлен напускным безразличием Юнга.

— Прошу прощения, — сказал он, обращаясь к Холлу. — Иногда ужас заставляет нас прятаться под панцирь цинизма.

Коляска остановилась у гостиницы «Уолдорф-Астория», великолепного здания, с изящными балконами и светильниками по краям крыши. Портье в красных ливреях поспешили навстречу приехавшим.

— Вечером я заеду за вами, — сказал Холл, — и мы отправимся на прогулку в Центральный парк. Заодно и программу лекций составим.

— От всего сердца благодарим вас за чудесный прием, профессор, — сказал Фрейд.