В этот момент огромная тень упала на него сверху, отгораживая от яркого солнца. Тонущий поднял голову и увидел нечто чудовищное, невероятное, затмевающее даже взявшуюся из ниоткуда реку. Огромный красно-белый дирижабль величаво проплывал в пронзительно-ультрамариновом небе. Вернее, эта штука была лишь отдаленно похожа на дирижабль, потому что сложная конструкция, смахивающая формой на зубило, отличалась от знакомых ему аппаратов так же как самолеты-«этажерки» Первой Мировой отличались от авиации пятидесятых. Но это, несомненно, был дирижабль.

Видение фантастического воздухоплавательного аппарата странным образом успокоило Ивана, вернуло связность мысли и развеяло панический ужас. Терентьев мог с полной уверенностью сказать, что, даже низвергнувшись в самую глубину безумия, он не смог бы придумать ничего похожего - аппарат был слишком материален, можно сказать – функционален. Значит – Иван действительно упал в реку, настоящую, широкую реку, никак не меньшую чем хорошо знакомая Волга, и сверху действительно пролетает самый настоящий дирижабль. Пора выплывать, а то так и пойти на дно недолго, об остальном можно думать после.

Он выбрался на берег, хотя несколько раз был почти готов отдать богу душу – руки едва слушались, словно отмороженные. Выплыл и отправился искать людей, потому что больше ничего не оставалось. Сам с собой Иван договорился на том, что если это и сумасшествие, то настолько детальное, что в нем вполне можно жить. С этого дня началась новая, в полном смысле этого слова – «новая» - жизнь.

Мысли о том, что с головой у него не все в порядке, до сих пор иногда посещали Терентьева. Быть может, на самом деле он заперт в лечебнице и грезит наяву? Нет иного мира, в который его забросила неведомая сила, нет Российской Империи, Североамериканской Конфедерации и других стран, одновременно узнаваемых и незнакомых. Нет паромобилей, господства дирижаблей и странных вертолетов, похожих на гибрид вентилятора и комбайна с мотовилом. Достаточно встряхнуться, сбросить морок, и его взору откроются обитые матрасами стены лечебницы. Иллюзия, порожденная больным разумом, развеется, и не станет вселенной, где люди давно спустились на самое дно океана, победили голод, обошлись без Мировых войн.

И Ютты тоже не будет...

Нет уж, если он безумен, так пусть болезнь продолжается. И любимое рыжеволосое чудо каждый вечер встречает Терентьева на пороге.

Иван вернулся к столу, с отвращением глянул на кресло, его передернуло от одной мысли о том, что предстоит снова опуститься на это орудие пытки. Само по себе оно было весьма удобным, но Иван провел в нем почти сутки.

Нет уж, хватит.

Он посмотрел на толстую стопку допросных листов, затем в дальний угол, где на пробковом стенде, среди множества нарисованных от руки схем и графиков была приколота вражеская листовка. Небольшой листок, где-то в четверть от стандартного книжного, бумага хорошая, белая, не сравнить с памятными серо-желтыми портянками «Бей жида-политрука». Четкий, контрастный рисунок – черное на белом – сапог, сметающий хижину, похожую на развалюху поросенка Нуф-Нуфа. И надпись правильным русским, угловатым шрифтом, вроде готического, но с зубчатыми завитушками, как будто на циркулярной пиле - «Мы идем».

Враг… Враг идет…

Твари из преисподней, невероятно похожие на побежденных нацистов из его родного мира, но вполне здравствующие. Умелые, вооруженные до зубов, ощетинившиеся управляемыми ракетами, реактивной авиацией и танковыми армиями. И еще менее похожие на людей, чем орды Гитлера. Они сумели пробить коридор через невообразимую преграду, разделившую миры, чтобы принести войну и хаос. Председатель Научного Совета предполагал, что именно их опыты по «бурению» классической физики пространства вызвали возмущения или, если по научному, флуктуации многомерной Вселенной, которые вырвали Терентьева из реальности послевоенного СССР. Так это или нет – кто знает…

Действительно лишь то, что сейчас двадцать третье февраля шестидесятого года, и через пятнадцать лет после Дня Победы, на четвертом году жизни в новом мире, Иван снова читает бесстрастные строки, от которых стынет кровь, и волосы встают дыбом. Даже не столько от собственно описаний, сколько от того, что этого просто не может быть. Этого не может быть.

/Общая манера общения – снисходительно-покровительственная. В речи регулярно поднимаются анималистические мотивы с четким разделением на «истинных людей» и «говорящих собак» /точный список эпитетов и терминов см./ Допрашиваемый вынужден поддерживать общение из чувства самосохранения и для развлечения, но не более того. Осознание себя как представителя высшего биологического вида для него естественно и не нуждается в дополнительных конструктах, а так же актах самоубеждения. При этом базовые познания в генетике отсутствуют. Знания об окружающем мире – крайне поверхностны, допрашиваемый - интуитивный геоцентрист. Млечный путь в его представлении – отражение звездного света в некоем Ледяном Поясе. Вопрос о сущности и характеристиках «Пояса» поверг допрашиваемого в ступор. Ответ – «он просто есть»./

Нужно было работать дальше, однако Иван не мог, просто физически не мог продолжать. Он не выходил из кабинета почти сутки, и мозг окончательно утратил остроту мышления. Буквы складывались в слова, те выстраивались в предложения, но общий смысл ускользал.

/Родных не помнит. Насколько удалось понять, семьи в обыденном понимании никогда не имел. Упоминает о неких «Фабриках жизни» и поправках к законам «О чистоте крови», согласно которым «истинных, евгенически пригодных детей» в три года, по окончании грудного вскармливания - изымают на воспитание. При этом, практика не повсеместна, имеются различные ограничения, зависимые от «чистоты крови», но в точности описать процесс допрашиваемый не смог. Себя относит к «Первому новому поколению», дать более точное определение затруднился – «мы новые и лучшие»…

При достаточно гибком и адаптивном понятийном аппарате навыки критического мышления отсутствуют. Любая критика стандартных мыслительных конструктов вызывает реакцию немедленного отторжения. Допрашиваемый не просто отказывается подвергнуть переоценке свои догмы и представления, в его сознании они носят характер физических законов, которые невозможно опровергнуть. Парадоксально, но при том, что допрашиваемый не считает нас равными себе биологически, мы в той же мере не можем оценивать его как полноценную личность. Это скорее строго функциональный механизм с весьма широкими, но в то же время четко ограниченными пределами реакции и мышления. Без сомнения, мы наблюдаем конечный продукт крайне изощренной социальной инженерии и селекции…/.

«К черту!» - решительно подумал Терентьев. – «Пойду домой, все-таки сегодня праздник».

* * *

Казалось бы, что может быть проще, чем поджарить кусок мяса? Посуда, огонь, сам продукт, некоторые сопутствующие ингредиенты и следование техническому регламенту – так полагала Ютта. Увы, святая вера, сопровождавшая ее двадцать с лишним лет жизни, оказалась ошибочной. В их совместном с Иваном проживании муж ненавязчиво, но весьма последовательно принял на себя функции главного кулинара. Поначалу Ютта воспринимала это с неким энтузиазмом – как женщина современная, она разделяла многие феминистические призывы, в том числе и отрицание тезиса «Kinder, Küche, Kirche» - дети, кухня, церковь. По крайней мере, в части касающейся «Küche». Но… Патриархальное воспитание настойчиво требовало хотя бы отчасти соответствовать положению идеальной жены. И самое главное – Ютта видела, как много и тяжело работает муж. Понимание того, что ради нее он выкраивает время из своего скудного отдыха, отзывалось весьма болезненно в ее душе. Поэтому через месяц после свадебной церемонии женщина начала ползучую экспансию обратно, в царство поваренных книг, сковородок и поварешек.