Пока женщины несли бак, любой страждущий мог подойти сзади и зачерпнуть кружку. Если желающий опохмелиться промахивался и вместо целой кружки подцеплял только жалкие капли, это были его проблемы. Второй раз подходить к баку или преграждать тетям путь было строго запрещено.

Вообще-то вина на заводе было вдоволь, но иногда с вечера мужики все выпивали и до обеда, до нового обмена с рабочими винзавода, опохмелиться было нечем. Кто не мог ждать, шел в пряничный цех, подцеплял кружечку, тут же выпивал, закусывал вчерашним пряником и шел работать.

Еще один строгий обычай касался готовой продукции. Никто не запрещал взять булку хлеба или майскую булочку и съесть ее в подсобном помещении, запивая горячим чаем. Но взять булочку можно было только с транспортерной ленты, пока она не попала на склад готовой продукции. С лотков брать хлеб категорически запрещалось. Хочешь булочку – хватай ее, пока она горячая едет по цеху. Как только лента вышла в склад, к булочке прикасаться не смей! Она уже перешла в ведение экспедиторов и занесена в отчет о выполнении задания по выпуску хлебопродуктов.

Как-то я поинтересовался у Татьяны, почему оставшееся во флягах сгущенное молоко нигде не учитывается. Она удивилась такому вопросу и пояснила, что по правилам техники безопасности пустую флягу над котлом держать нельзя. Как только основная масса сгущенки перелита в котел, флягу надо помыть и подготовить к сдаче на склад.

– Таковы особенности производства шербета, – улыбнулась технолог.

– Нет, это особенности нашей экономики, – не согласился я. – Там – желтки в технологическую цепочку не вписываются, тут – сгущенка на стенках фляги остается. Любой капиталист при таком подходе к делу давно бы уже в трубу вылетел.

Татьяна улыбнулась и вечером подарила мне литр сгущенного молока, чтобы я наглядно убедился в преимуществах социалистического хозяйствования. Аргумент был убедительным, просто неоспоримым. При капитализме мне сгущенку никто бы не подарил.

И вот к этому социалистическому хозяйствованию, к этому Клондайку, полному румяных булочек, яиц, жареного арахиса и шербета, какой-то Горбаш не желал меня допустить. Это для него завод был просто предприятием, а для меня за проходной открывались райские кущи, мир деликатесов и сказочного изобилия. Естественно, с таким положением дел я смириться не мог.

С просьбой помочь решить вопрос с Горбашом я обратился к Клементьеву.

– Черт с ним, я понимаю заботу главного инженера о сохранности продукции, – объяснял я. – Но как быть с душем? Общежитие построили в начале 1960-х годов по проекту, разработанному в конце 1950-х годов. В те годы, как я понимаю, общежитие считалось временным жильем, чем-то вроде ночлежки. Питаться рабочие должны были в столовых, а мыться – в общественных банях или на производстве. В нашем общежитии нет ни столовой, ни душа. Жильцы, у которых нет доступа на завод, вынуждены ходить в баню, расположенную за пять кварталов от общежития. У них есть время по баням ходить, а у меня – нет. Я целыми днями на работе, по выходным то дежурство, то усиление. Я скоро грязью зарасту, коростой покроюсь. Вши заведутся!

Клементьев засмеялся:

– Ты меня вшами и блохами не пугай! Помню послевоенные годы. У одного ребенка в группе в детском саду вшей найдут – тут же вызывают медсестру с машинкой для стрижки волос, и всех – и мальчиков, и девочек наголо стригут! Бывало, придет мамаша за дочкой, увидит ее лысую и только руками разведет: отдавала девочку с косичками, а назад получила мальчика со стрижкой «под Котовского». И ничего, никто не возмущался. Гигиена – прежде всего! А как эту гигиену соблюдать, если обычное хозяйственное мыло дефицитом было, а уж про «дустовое» и говорить нечего?

Геннадий Александрович вызвал начальника отдела БХСС капитана милиции Задорожного.

– Вадим Сергеевич, надо Андрею помочь с заводом, а то он в душ сходить не может, грязью потихоньку зарастает, того и гляди, вшей в РОВД принесет.

– Пускай наголо подстрижется, – не задумываясь, посоветовал Задорожный.

– Вадим, ты сам понимаешь, что чепуху городишь? – рассердился Клементьев. – Я уже дважды сталкивался со слухами, что мы на работу ранее судимых принимаем, чуть ли не с зоны в милицию молодых парней приглашаем. Ты хочешь эти слухи подтвердить?

– Да я… – стал оправдываться Задорожный.

Клементьев его даже слушать не стал:

– Представь, ты идешь по городу и встречаешь лысого молодого человека. Что ты о нем подумаешь? Что это новобранец, призывник или бывший зэк освободился и еще волосы отрастить не успел. Андрею надо помочь, тем более что его план очень даже реалистичен.

Выслушав меня, Задорожный застонал:

– Представляю, какой хай центральщики поднимут! Скажут: «Что за дела, кто вам дал право на нашей территории спецоперации проводить?»

– Кто с кем разбираться будет – это не твоя забота, – жестко отрезал Клементьев. – Я с начальником Центрального РОВД договорюсь, объясню ему ситуацию. Здесь дело принципа, а не гигиены или десятка пряников. Если к нашему сотруднику относятся как к бесправному бродяге, то мы должны поставить зарвавшегося наглеца на место. Сегодня не отреагируем – завтра с нами считаться никто не будет, каждая вахтерша станет требовать пропуск на завод.

С великой неохотой Задорожный выделил мне двух инспекторов БХСС. Автобус для мероприятия на ближайшей автобазе заказал Клементьев. По его же приказу в мое распоряжение поступили три инспектора уголовного розыска и два милиционера ППС. Рядом с хлебокомбинатом занял пост экипаж вневедомственной охраны. Пеший патруль был выставлен у железнодорожных ворот, ведущих на завод.

В среду после обеда автобус встал напротив заводской проходной. В шесть вечера первые работники пошли домой. На выходе с предприятия милиционеры ППС приказали им зайти в автобус, где мои коллеги из уголовного розыска провели личный досмотр. Из десяти работников у шестерых обнаружили ворованную продукцию. Инспекторы БХСС тут же, в автобусе, составили административные протоколы о мелком хищении. После небольшого замешательства с завода попытались выйти несколько женщин. Всех их обыскали, похищенную продукцию изъяли.

На хлебокомбинате работал шестидесятилетний жестянщик по прозвищу Шаляпин. Дважды в неделю, к концу рабочего дня, он напивался до скотского состояния, выходил из мастерской, пел арию из какой-нибудь оперы, садился на велосипед и ехал домой. У подъезда его поджидали сыновья, снимали с транспортного средства и укладывали спать. Самостоятельно слезть с велосипеда Шаляпин не мог, и если останавливался, то падал и ползал на четвереньках по земле, пока сердобольные прохожие не помогали ему подняться и вновь сесть за руль. Вахтерши, заслышав пение Шаляпина, приоткрывали ворота, чтобы жестянщик мог беспрепятственно выехать на улицу. Что интересно, по пути домой Шаляпин проезжал несколько перекрестков и ни разу не попал в дорожно-транспортное происшествие. Его «автопилот» был настроен безупречно.

В среду Шаляпин напился, исполнил арию Мефистофеля из оперы «Фауст» и поехал домой. Вахтерша ворота открывать не стала, побоявшись милиции. Жестянщик, не ожидавший такого подвоха, затормозить не успел и на полном ходу врезался в ворота, упал и, не вставая с земли, запел хорошо поставленным голосом о дружбе короля и блохи. Его пение послужило предупреждением всему хлебозаводу: «На проходной облава! Шаляпину ворота не открыли».